– Что я за человек? – вскричал он с болью и яростью.
Ослепленный гневом на самого себя, он полез вниз, лихорадочно нащупывая, за что бы ухватиться. Гурги, испуганно дыша, лез следом за ним. Онемевшие пальцы тщетно цеплялись за обледенелую скалу. Опора ушла из-под ног. Скользя по крутому склону, Тарен проехался грудью по острому торчащему камню. В голове вспыхнули черные солнца. Тарен задохнулся от боли. Сверху, в снежной завесе и под градом мелких камешков, сползал Гурги. Сердце у Тарена колотилось. Он был на уступе, на расстоянии вытянутой руки от Краддока.
Тарен подполз к пастуху. Лицо у того было в крови. Он попытался поднять голову.
– Сын, сын, – выдохнул он, – ты погиб, спасая меня.
– Пока еще нет, – ответил Тарен. – Только не двигайся. Мы найдем способ вытащить тебя отсюда.
Он встал на колени. Краддок был ранен даже серьезнее, чем опасался Тарен.
Со всей возможной осторожностью он скинул с груди пастуха камни и заботливо оттащил того подальше от края площадки.
Гурги спрыгнул на выступ и подполз к Тарену.
– Хозяин, хозяин, – кричал он. – Гурги видит тропинку наверх. Но она крутая, о, совсем крутая.
Тарен глянул туда, куда указывал Гурги. Среди камней и заснеженных трещин в скалах он разглядел узкий проход, свободный ото льда. Однако, как и предупреждал Гурги, тропа поднималась почти отвесно. По одному здесь можно было бы взобраться, но вдвоем, таща на себе третьего? Тарен сжал зубы. Камень, на который он напоролся в падении, полоснул его, как меч. В груди саднило, и каждый вдох наполнял легкие огнем. Жестом он велел Гурги взять Краддока за ноги, а сам, балансируя над обрывом, просунул руки под плечи пастуха. Как ни бережно они пытались поднять раненого, Краддок закричал от боли, и им пришлось остановиться.
Ветер усилился. Он завывал в ущелье, хлестал вдоль каменных стен и почти срывал их со скользкого выступа. Они сделали еще попытку подтащить Краддока к тропинке, но снова должны были отступиться: ветер сбивал с ног. Ранние сумерки начали сгущаться. Сумрак заливал ущелье. У Тарена плыло перед глазами, колени дрожали. Он вновь попытался приподнять пастуха.
– Оставь меня, – хрипло пробормотал Краддок. – Оставь. Ты зря тратишь силы.
– Оставить тебя? – выкрикнул Тарен. – Какой сын может оставить отца на погибель?
При этих словах Краддок через силу улыбнулся, но тотчас лицо его снова исказилось от боли.
– Спасайся сам, – еле слышно прошептал он.
– Ты мой отец, – ответил Тарен. – Я остаюсь.
– Нет! – вскричал пастух из последних сил. – Делай, что говорю! Уходи, пока не поздно. Сыновний долг? Ты ничего мне не должен. Никакие узы крови нас не связывают!
– Как это? – опешил Тарен. Туман поплыл перед его глазами, и он вынужден был ухватиться за выступ скалы. – Как же это? Ты говоришь, что я не твой сын?
Краддок мгновение смотрел на него остановившимся взглядом.
– Никогда я не кривил душой, – прохрипел он. – Кроме одного-единственного раза. Я лгал тебе.
– Лгал? – Тарен в ужасе смотрел на умирающего. – Ты лгал мне тогда… или ты лжешь мне теперь, спасая меня?
– Полуправда хуже, чем ложь, – прошептал пастух, прерывисто дыша. – Послушай меня. Выслушай вторую половину правды. Да, давно это было, когда Даллбен появился у меня. Я не знаю, зачем он путешествовал по Придайну и что искал.
– Но ребенок? – нетерпеливо воскликнул Тарен. – Его не было вовсе?
– Он был, – ответил Краддок. – Сын. Наш первенец, как я тебе и говорил. Но он не прожил и дня после своего рождения. Его мать умерла вместе с ним… – Он напряг последние силы. – А ты… мне нужна была твоя сила, твоя молодая сила, чтобы сохранить то, что осталось. Я не знал иного пути продолжить свое дело. Когда я лгал, мне было стыдно, потом стыдно стало сказать правду. Когда твой друг уезжал, я надеялся, ты отправишься с ним, и дал тебе возможность это сделать. Ты решил остаться.
Краддок умолк. Казалось, он уже не дышит. Но глаза его снова открылись.
– Вот она, правда, – торопливо заговорил Краддок, словно боялся не успеть досказать все. – Сначала я опирался на тебя, как на костыль, потому что ты служил моей цели. Потом… я полюбил тебя, как ни один отец не любил сына.
Слезы ослепляли Тарена, он не мог говорить.
Краддок, который, говоря, чуть приподнялся, теперь снова рухнул на камни.
– Уходи отсюда, – повторил он.
Рука Тарена непроизвольно скользнула под плащ. Пальцы нащупали круглое устье боевого рога. С криком радости он вскочил на ноги. Рог Эйлонви! Выбегая из хижины вслед за Гурги, он, не думая, повесил рог на плечо и теперь поспешно вытащил его из-под плаща. Вот единственный способ спасти Краддока – зов, которым Тарен так дорожил. Пошатываясь, он прислонился спиной к выступу скалы. Мелодия, которой научил его Доли, медленно, словно в тумане, всплывала в памяти и внезапно явственно прозвучала у него в голове.
Тарен поднял рог и поднес к губам. Голос рога был чистым и ясным. Ветер подхватил громкие протяжные звуки и, будто послушный гонец, понес их вдоль ущелья, где они множились бесконечным эхом. В глазах Тарена потемнело, и он без сил опустился на край скалы.
Сколько они пробыли на обледенелом уступе, он не знал. Были ли то мгновения или долгие часы? Он смутно ощущал, как сильные руки приподняли его и обвязали веревкой. Словно в отблесках темного пламени перед глазами мелькали широкие лица карликов. Сколько их, Тарен сказать бы не мог.
Когда он в следующий раз открыл глаза, то обнаружил, что лежит в хижине у ярко пылающего очага. Гурги сидел рядом. Тарен вскочил. Боль опалила грудь. С удивлением он увидел на груди свежую повязку.
– Сигнал, – слабо пробормотал он, – на него ответили…
– Да, да! – закричал Гурги. – Дивный Народ спас слабого Гурги и доброго хозяина! Они смазали раны хозяина лечебными смазками и перевязали крепкими повязками.
– Они пришли на наш зов, – повторил Тарен. – Добрый старый Доли предупреждал меня не тратить последний сигнал. Я рад, что сохранил его и спас Краддока. Как он себя чувствует? – Юноша внезапно умолк, увидев наполненные слезами глаза Гурги.
Бедняга съежился и опустил лохматую голову.
Тарен услышал собственный крик обиды и горя. Он откинулся назад, и вновь наступила тьма.
Глава шестнадцатая
Тарен Странник
Его трясла лихорадка. Он весь пылал. Ему казалось, что он с трудом продирается сквозь горящий лес. Он метался на соломенной подстилке, не различая ни дня, ни ночи. Часто в его видениях мелькали смутные лица. Эйлонви, друзья, все, кого он любил, появлялись и тут же ускользали, менялись, как несомые ветром облака, или оборачивались кошмаром. Потом ему вроде бы начал мерещиться Ффлеуддур, но бард выглядел изнуренным, глаза под спутанными желтыми волосами ввалились, рот был скорбно сжат, а нос заострился, словно клинок. Одежда на нем была рваной и грязной. На плече у Ффлеуддура сидела Карр и повторяла:
