Когда Тарен почувствовал, как кружится под пальцами глина, сердце его наполнила та же радость, которую он видел на лице гончара. Гордость оттого, что он выковал свой собственный меч и соткал плащ своими руками, померкла перед этим новым открытием, от которого хотелось петь и кричать. Но тут руки его дрогнули, и выпестованная ладонями глина покосилась. Аннло остановил круг. Первый сделанный Тареном сосуд был таким уродливым и кривобоким, что, несмотря на огорчение, он сам не удержался от смеха.
Аннло хлопнул его по плечу:
– Неплохо, Странник. Первая чашка, которую я сделал, была ни на что не похожа… и, пожалуй, хуже твоего уродца. Ты почувствовал глину. Но до того, как ты научишься ремеслу, ты должен ее изучить. Выкопай глину, процеди через решето и вымеси, познай ее характер лучше, чем характер самого близкого друга. Затем растолки пигменты для глазури, пойми, как ведет она себя в пламени печи при обжиге.
– Аннло Горшечник, – тихо с мольбой сказал Тарен, – ты научишь меня своему ремеслу? Это дело мне по-настоящему по душе.
Аннло несколько мгновений пристально вглядывался в Тарена.
– Я могу научить тебя только тому, чему ты сможешь научиться, – промолвил гончар. – Как долго это будет продолжаться, покажет время. Оставайся, коли желаешь. Завтра же и начнем.
Двое друзей уютно устроились на ночь в удобном углу гончарного сарая. Гурги свернулся на соломенном тюфяке, Тарен сидел, обхватив руками колени.
– Странно, – побормотал он, – чем больше я узнаю народ коммотов, тем больше его люблю. И все же Коммот Мерин приворожил меня с первого взгляда, он мне ближе всех остальных. – Тарен задумчиво улыбнулся в темноте. – С первого взгляда я понял, что хотел бы тут жить. И что… что даже Эйлонви была бы здесь счастлива.
Он прислушался к тишине ночи.
– А когда мои руки на гончарном круге Аннло коснулись глины, – продолжал он, – я понял, что буду счастлив стать гончаром. Ни в кузнице, ни за ткацким станком не было со мной такого. Как будто я могу говорить пальцами, могу вылепить то, что таится в моем сердце. Теперь я знаю, что имел в виду Аннло. Нет разницы между ним и его работой, его творениями. Он вкладывает себя в глину и оживляет ее своей собственной жизнью. Если бы и мне этому научиться…
Гурги не ответил – он уже крепко спал. Тарен с улыбкой натянул плащ на плечи Гурги.
– Спокойного тебе сна, дружище, – сказал он. – Кажется, мы добрались до конца нашего путешествия.
Аннло сдержал обещание. В следующие дни он учил Тарена умениям не менее важным, чем работа с самой глиной: как искать нужные пигменты, оценивать их, просеивать, смешивать. Гурги не отставал от Тарена ни на шаг, помогал ему во всех делах, и вскоре его лохматая шерсть покрылась такой коркой пыли, глины и глазури, что он и сам стал похож на необожженный горшок, поставленный на пару худых ног.
Лето проносилось быстро и счастливо. Чем дольше Тарен смотрел на гончара, тем сильнее поражался его мастерству. В кадушке для вымешивания глины Аннло мял и бил густую массу с еще большей силой, чем Хевидд Кузнец по наковальне, а в тонкой работе превосходил даже Двивах Ткачиху. Как бы рано ни встал Тарен, он всегда находил гончара за делом. Аннло был неутомим, часто проводил ночи без сна и дни без еды. Гончар редко повторял прежние узор или форму. Всякую новую вещь он старался сделать лучше прежних.
– В стоячей луже вода – не питье, – говаривал он. – Застывшее ремесло еще хуже. А человек, который идет по своим собственным следам, приходит туда, откуда вышел.
До самой осени Аннло не допускал Тарена к гончарному кругу. Зато когда допустил, чаша у Тарена получилась совсем не такая уродливая, как в первый раз.
Аннло внимательно рассмотрел ее, повертел в руках и одобрительно кивнул.
– Кое-чему ты научился, Странник, – сказал он. Однако, к смущению Тарена, кинул только что слепленную чашу в кадку для смешивания глины. – Не расстраивайся, придет время, когда ты слепишь то, что стоит сохранить, и мы непременно это обожжем в печи.
Тарен уже опасался, что такое время никогда не наступит. Но вот одно из его изделий, простую миску, Аннло признал годной к обжигу. Гончар поставил ее вместе с другими горшками и чашками, которые изготовил для жителей Коммот Исав, в печь. Глубже и выше была эта печь, чем горн в кузнице Хевидда. Аннло спокойно сел за гончарный круг заканчивать другие сосуды, но Тарен от волнения не находил себе места, словно сам жарился в гудящем пламени. Но наконец, когда вышло время обжига и посуда остыла в печи, гончар вытащил миску, подержал ее на ладони, постучал по краю пальцем и усмехнулся, взглянув на затаившего дыхание Тарена.
– Хорошо звенит, – сказал мастер. – Работа ученика, но можешь не стыдиться ее, Странник.
Сердце Тарена запрыгало в груди, будто он сотворил чашу искуснее той, что видел в сокровищнице лорда Гаста.
Но радость Тарена вскоре сменилась отчаянием. Всю осень он лепил и лепил сосуд за сосудом, и ни один ему не нравился, не оправдывал его надежд, несмотря на вложенный в них мучительный труд.
– Чего же мне не хватает? – сокрушался он. – Я могу неплохо выковать меч, у меня получился вполне сносный плащ. А теперь то, что я пытаюсь понять и уловить, все время ускользает от меня. Неужто единственное ремесло, к которому я стремлюсь, мне не по плечу? Неужто я лишен настоящего дара?
Тарен поник головой, сердце его сжалось от тоски – он понял, что невольно сказал правду.
Аннло не стал возражать, только глядел на него с глубокой печалью.
– Почему? – прошептал Тарен. – Почему это так?
– Вопрос непростой, – ответил наконец Аннло. Он положил руку на плечо Тарену. – Никто не знает ответа. Одни всю жизнь работают, чтобы обрести дар, и под конец понимают, что ошиблись. Другие родились с даром, но даже о нем не подозревают. Кто-то отчаивается слишком рано, кому-то лучше было и не начинать. Считай, тебе повезло понять это сейчас и не растратить годы в тщетных надеждах. Ты что-то еще узнал о себе, а никакое знание не бывает бесполезным.
– Что же мне теперь делать? – спросил Тарен.
Его захлестнули те же тоска и горечь, что когда-то в долине Краддока.
– Есть много путей к счастью, кроме лепки горшков, – улыбнулся Аннло. – Ты был счастлив здесь, в Коммот Мерин. Можешь остаться. Тут есть для тебя работа. Я с радостью приму твою помощь. Ты мой друг и ученик. А вот и дело для тебя, – продолжал он бодрым голосом, – завтра мне нужно будет отослать мои изделия в Коммот Исав. Но путешествие длиной в день слишком длинно для человека моих лет. Сделай одолжение, друг мой, отвези их.
Тарен грустно кивнул:
– Я отвезу твои изделия в Коммот Исав.
Он отвернулся, зная наверняка, что надежды его на счастье рассыпались, как сосуд, треснувший при обжиге.
Глава двадцатая
Грабители
На следующее утро Тарен, как и обещал, нагрузив Мелинласа и пони Гурги корзинами с гончарным товаром Аннло, выехал в Коммот Исав. Он понимал, что гончар мог бы просто послать весточку людям из Коммот Исав, и они сами приехали бы за своими сосудами.
