– Там ничего нет! – злобно выкрикнул Дорат, и лицо его исказилось от ярости.
Тарен тяжело дышал. Шатаясь, он пошел на врага. Дорат выхватил свой меч.
– Моя трапеза окончилась, свинопас, – зашипел он.
Дорат ударил с такой силой, что Тарен отлетел наружу и упал у входа в пещеру. Гурги с яростным воплем вцепился в Дората, но тот схватил его и швырнул о каменную стену. Рыча, Дорат кинулся на Тарена.
Тарен вскочил и поднятым мечом отразил нападение. Дорат сплюнул и прыгнул снова, оттесняя Тарена к обрыву. Когда разбойник оказался совсем рядом, Тарен вдруг поскользнулся, потерял равновесие, отступил на шаг и упал на одно колено.
С издевательским смехом Дорат занес над ним свое оружие, и Тарен увидел, как клинок, который когда-то был его собственным, резко вспыхнул на солнце. Дорат с силой рубанул. Смерть заглянула в глаза Тарена, и он в последнем усилии поднял над головой свой меч.
Клинки встретились с резким и коротким звоном. Оружие Тарена содрогнулось в руке, мощный удар отбросил его на землю. И все же грубо выкованный клинок выдержал. Меч Дората разбился о него.
Дорат с проклятиями швырнул бесполезную рукоять в лицо Тарену и кинулся вниз по склону. Услышав свист хозяина, гнедая лошадь выбежала из-за деревьев. Тарен изготовился преследовать ускользающего врага.
– Помоги, помоги! – послышался голос Гурги из пещеры. – Добрый хозяин! О, спаси раненого Гурги!
Тарен остановился. Дорат, не мешкая, вскочил в седло и ускакал. Тарен побежал в пещеру. Там стонущий Гурги пытался сесть. Тарен быстро опустился на колени и увидел, что лоб Гурги рассечен. Однако бедняга стонал больше от страха, чем от боли. Тарен выволок его из пещеры и прислонил спиной к большому валуну.
Возвращаться в пещеру не было смысла. В глазах Тарена еще стояло обнажившееся дно Зеркала Ллюнет, грязный след башмака Дората, брызги на камнях. Он бросился на землю рядом с Гурги и уткнулся лицом в ладони. Долгое время он не двигался и не произносил ни слова.
– Пойдем, – сказал он наконец, помогая Гурги встать. – Пойдем. Впереди у нас длинный путь.
В домике Аннло горел свет. Ночь почти прошла, но Тарен увидел гончара, склонившегося над крутящимся кругом.
Аннло встал навстречу Тарену. Оба они некоторое время молчали. Гончар с беспокойством вглядывался в лицо Тарена. Наконец он спросил:
– Посмотрел ли ты в Зеркало, Странник?
Тарен кивнул:
– Несколько мгновений. Но теперь уж никто не сможет в него смотреть. Зеркала больше нет. – Он рассказал о Дорате и о том, что произошло.
Когда Тарен кончил свое печальное повествование, гончар вздохнул и осторожно спросил:
– Значит, ты ничего не увидел?
– Я узнал то, что хотел узнать, – ответил Тарен.
– Я не стану расспрашивать тебя, Странник, – мягко сказал Аннло. – Но если хочешь рассказать, я выслушаю.
– Я увидел себя, – медленно проговорил Тарен. – Я всматривался и увидел силу… и слабость. Гордость и тщеславие, смелость и страх. Совсем немного мудрости. Много глупости. Намерения, в том числе благие, но по большей части неисполненные. В этом, увы, я увидел в себе самого обычного человека.
Голос Тарена окреп, и он продолжал уже уверенно:
– Но увидел я и другое. Как бы ни были похожи люди, среди них, как среди снежинок, нет двух одинаковых. Ты говорил, что без Зеркала знаешь, кто ты: Аннло Горшечник. Теперь и я знаю, кто я. Слышишь, гончар, я сам и никто другой. Я – Тарен.
Аннло не спешил с ответом.
– Если ты узнал это, – вымолвил он, помолчав, – значит постиг самую важную тайну, какую могло поведать Зеркало. Возможно, оно и впрямь было волшебным.
– Не было там никакого волшебства, – улыбнулся Тарен. – Просто озерцо, самое красивое, что я видел. И не более того.
Теперь улыбка, легкая и все же чуть печальная, не сходила с его лица.
– Сначала, – продолжал он, – я подумал, что Ордду отправила дурня неведомо куда, лишь бы отвязаться. Нет, это не так. Она хотела, чтобы я увидел то, что я увидел. Любой ручей подарил бы мне мое отражение, но я не понял бы этого тогда, как понял сейчас.
Тарен вздохнул.
– Что же касается моих родителей, – добавил он, – не все ли равно, кто они? Истинное родство важнее уз крови. Я думаю, что все мы родичи, братья и сестры друг другу, дети всех родителей. И я не стану больше искать того, что называется правом рождения. Народ Свободных коммотов научил меня, что зрелость и честь не даются, а добываются. Даже король Смойт из кантрефа Кадиффор пытался мне это втолковать, а я не слушал.
Тарен уже не мог остановиться. Он говорил, говорил, изливая душу.
– Ллонио повторял, что жизнь – это сеть, сплетенная для лова удачи. Для Хевидда Кузнеца жизнь – кузница, где выковывается характер. Для Двивах Ткачихи жизнь – ткацкий станок, на котором переплетаются нити судьбы. Каждый из них прав, потому что жизнь – это все. Но ты, – Тарен посмотрел гончару в глаза, – ты открыл мне еще одну, может, самую главную сторону жизни. Это глина, которую надо лепить, как на гончарном круге.
Аннло согласно кивнул:
– А ты, Странник, как ты станешь лепить свою глину?
– Я не могу оставаться в Мерин, – ответил Тарен, – хотя и сильно полюбил его. Каер Даллбен ждет меня, как ждал всегда. Жизнь моя там, и я с радостью вернусь туда после такого долгого отсутствия.
Потом они посидели молча все трое – Тарен, Гурги и Аннло Горшечник. А когда наступил рассвет, Тарен подал руку гончару и пожелал ему всего доброго.
– И тебе счастливого пути, Странник, – закричал Аннло, когда Тарен вскочил в седло. – Не забывай нас, как мы не забудем тебя!
– У меня есть меч, который я выковал своими руками, – гордо крикнул в ответ Тарен, – плащ, который я соткал сам, и чаша, которую я слепил. И дружба людей самой прекрасной земли в Придайне. Никто не смог бы найти больше сокровищ.
Мелинлас нетерпеливо бил землю копытом, и Тарен натянул поводья.
Так Тарен выехал из Коммот Мерин. Гурги трясся рядом на своем пони. И вдруг Тарену почудилось, будто кто-то зовет его: «Помни нас! Помни!» Он обернулся, но Коммот Мерин остался уже далеко позади и скрылся из виду. От холмов налетел ветер, который нес перед собой целую волну осенних листьев. Ветер дул в сторону дома, в Каер Даллбен. И Тарен, подгоняемый этим попутным ветром, ускорил бег коня.
