Очень скоро сапоги промокли, а ноги закоченели. Она совершенно не ориентировалась, куда надо идти, чтобы вернуться. Оставь её Фёдор в этот момент, сгинула бы как пить дать.
Примерно через полчаса их «путешествия» Федунок начал кричать корову. В его полупьяных гортанных выкриках Акулина впервые для себя уловила отчаяние.
– Кумушка, где же ты? Ау-у-у-у! На кого ты нас оставила? Отзови-и-ись! Кумушка-а-а-а!
Акулина не кричала, чем вызывала ещё большее раздражение мужа. Она понимала, что по идее должна была больше Фёдора переживать по поводу исчезновения коровы, она – хозяйка, хранительница очага. Но – увы! Она – плохая актриса, при столь мощном потоке новых впечатлений ей просто не удавалось «соответствовать». Тем более – вымотавшись, промокнув и замёрзнув.
Фёдор, разогретый самогонкой, казалось, совсем не чувствовал холода.
– Кума-а-а-а-а! Кума-а-а-а!
Эхо разносило по болоту пьяные крики, но в ответ раздавалось лишь «чавканье» болотной жижи под сапогами да треск сломанных веток.
Порой ей казалось, что перед ней не Федунок, а баба в фуфайке и в сапогах. До слуха Акулины доносился натуральный заунывный плач супруга:
– Куды ж ты подевалась, сердешная?! На кого ты нас покинула?! Как мы теперича жить станем? Нас ведь больше стало, молокососов-то, вернися, Кумушка! Молю-умоляю тебя… Пусть плохо я тебя доил, кормил хреново… Так ить супружница моя в роддому была, дитё на свет производила! Понять ты должна… Шо от меня, от мужика-то ждать? Дурака стоеросового. Как могу уж, как умею, так и ухаживал… Обиделась ты, видать… У моей-то дуры молока как для первой, для Нинки, значитца, не было, так и вторую выкормить не сумеет, мало молока в грудях-то! Вся усохшая какая-то она у меня, не годится для кормёжки-то! Прости ты меня, Кумушка, ирода несносного! Не бросай нас, отзовися, прошу тебя! Ради Бога, прошу, умоляю! Грешен, пьяным вдрызг заваливался, ну и пинал иной раз… Неумеючи за дойки-то дёргал… Не нравилося тебе… Дак чо с пьяного-то возьмёшь! Прости, Кумушка, прости, голубушка, не оставляй, прошу тебя!
То ли от услышанного, то ли от пронизывающего ветра, Акулину сильно зазнобило. Жалобный скулёж Федунка подобно скрежету ножа по сковородке выводил из себя, портянки в болотниках сбились, грубая материя мозолила пятки. Сами сапоги то и дело норовили соскочить с ног и остаться в трясине.
В такой близости от сумасшествия Изместьев не бывал ещё ни разу в жизни. Как ему при этом хватило сил добраться до дому, осталось загадкой из разряда неразрешимых.
Найти корову в тот вечер им было не суждено. И хотя Акулина ненавязчиво узнала, что дочурку старшую зовут Ниной, а свекровь – Зинаидой Порфирьевной, что Фёдор работает скотником на ферме, а Акулина – там же дояркой, победительницей себя не чувствовала. К тому же простудилась.
К ночи повысилась температура и заболела правая грудь. Головная боль нарастала, во рту пересохло. Но ни озноб супруги, ни её лихорадка не остановили похоти истосковавшегося по телу жены Фёдора. Безрезультатность поисков коровы его, казалось, не смущала.
– Ну шо, Кумушку не вернёшь, видать! Едрёна ветошь…
Интонация, с которой муженёк произнёс ругательство, Акулине не понравилась. Блеск в его глазах объяснялся отнюдь не только принятым алкоголем и вечерней прогулкой по ноябрьским болотам.
– Ну ничё, ща запарим баньку!
– Какую баньку, сдурел? – вздрогнула Акулина, с трудом соображая из-за слабости и озноба. – Полпервого ночи на дворе!
– А тебе чо, завтра на ферму ни свет ни заря? – масляно зыркая на впавший живот жены, промурлыкал Фёдор. – Дрыхни, сколько влезет.
– Да? А есть завтра с утра что будешь? – ехидно поинтересовалась Акулина, с трудом поднимая ведро с водой и наливая воду в кастрюлю. – Зубы на полку?
– Слышь, Кульк… – Фёдор почесал волосатую грудь и сладко потянулся. – А пельмешков из редечки пошто не настряпать? Эх, люблю я редьку! Такая прыть с неё!
Догадка настигла Изместьева подобно разряду оргазма, не так уж часто испытываемого им в прошлой жизни. Этого «кабанидзе» не удержать! Долгие месяцы, глядя на беременную жену, страдающий Федун обнадёживал, согревал себя мыслью, что вот родит благоверная, станет стройной и желанной, и вот тогда!.. Отметелимся за все долгие ночи воздержания по полной! От души!
Вот тебе, доктор, объяснение вожделенных взглядов, похотливого румянца и сальных шуточек. Вспомни, Изместьев, себя в далёком девяностом, когда Ольга ходила с Савелием… Так что готовься, милок…
Если Федунка не остановить чем-то навроде осинового кола, ночь обещает быть покруче первой брачной. В первую брачную толком ничего не умеешь, боишься, что не получится. А сегодня – уже знакомый сладкий плод, долгое время бывший запретным. Да он набросится как леопард на косулю и будет всю ночь «утюжить». А у неё кроме начинающегося мастита куча послеродовых проблем; там ничего не зажило, всё болит, стреляет в промежность. Вот жизня!
Вид супружеского ложа вызвал в пересохшем рту Акулины хинный привкус: деревянные полутораспальные нары с полосатым матрацем стандартной ширины. Жаркие пьяные «хватки» Федунка за тощие Акулинины ягодицы рождали инстинктивное желание въехать костистым коленом в мужнин пах как можно глубже.
Отомстит Иуда! Не в тот же миг, так часом позже, за всё отомстит!
Хочешь, не хочешь, матушка, а переспать с иродом, исполнить долг супружеский придётся. Кому какое дело, как ты себя чувствуешь, кем была в другой жизни и с какой целью наведалась в эту? Раз наведалась – терпи.
Укладывая спать старшую дочь, Акулина еле держалась на ногах. После того, как родители вернулись с болота, Нина ни на шаг не отставала от матери. Будь её воля, она обняла бы за талию, и так бы стояла до утра – страшно соскучилась. Так и ходили по избе, обнявшись. Пару раз девочка задела больную грудь, отчего Акулина едва не свалилась в обморок.
– Мама, а сестрёнка моя как родилась, расскажи, а? – заглядывала в глаза Изместьеву Нина. – Только не надо про аиста или про капусту. Я не верю в эти сказки.
– Какой ты хочешь услышать ответ? Может, ты уже знаешь? – загадочно отвечал Аркадий женским голосом, расплетая Нине косички.
– Я хочу услышать правду. Вот. Я знаю, она в животике у тебя была, а потом её оттуда достали. Доктора вынули. Только вот как?
– Подрастёшь, тогда и услышишь, – внезапно вклинилась в их диалог свекровь из-за занавески. – А пока тебе, Нинка, рано знать это. Поняла?
Пробурчав что-то ещё, свекровь сковырнулась на бок и шумно захрапела.
От Акулины не ускользнуло, как напряглась девочка, как ещё крепче прижалась к ней хрупким тельцем. Да…
Акулина отвела дочь в другую комнатёшку, затем вернулась. Отодвинув занавеску, схватила с узкой тумбочки флакончик с клофелином, отвинтила крышку, отсыпала себе в ладонь с десяток крохотных таблеток, остальное вернула на место.
За ужином ей удалось растворить в кружке мужа три таблетки. Не притронувшись к пище, кое-как досидела до конца. Федунок, видя, что супруга с трудом держится на ногах, проводил её до кровати, тут же сам свалился на пол и захрапел.
