Лифт опять не работал. Бормоча проклятия, Муму бросился вверх по лестнице. Он несся огромными прыжками, не заботясь о производимом шуме. На площадке между первым и вторым этажом он услышал, что навстречу ему сверху тоже кто-то бежит, громко топоча и разом перепрыгивая через несколько ступенек.
Они услышали друг друга одновременно. Наверху раздался длинный шелестящий звук, как будто кто-то резко затормозил на бегу, скользя подошвами по метлахской плитке, потом со звоном посыпалось стекло, приглушенный мужской голос отпустил короткое ругательство, опять зазвенело стекло, и, когда Дорогин взлетел еще на один лестничный марш, его взору предстало только выбитое окно.
Не давая себе времени на раздумья, он вскочил на подоконник и нырнул во влажную черноту октябрьской ночи. Крытый рубероидом бетонный козырек над крыльцом подъезда с силой ударил его снизу по ногам. Муму спружинил икрами и спрыгнул с козырька на землю, сразу заметив высокую темную фигуру, которая, заметно прихрамывая, убегала вдоль стены дома.
Он сразу понял, что шансов уйти у беглеца почти нет. Судя по хромоте, тот во время прыжка подвернул или ушиб ногу, и теперь догнать его не составляло никакого труда. Дорогин бросился следом, с каждым шагом сокращая разделявшее их расстояние.
Он настиг беглеца на углу дома и уже протянул руку, чтобы схватить его за шиворот, но тот вдруг остановился и резко развернулся на сто восемьдесят градусов, широко взмахнув рукой с зажатым в ней продолговатым темным предметом. Дорогин разглядел надвинутую на лицо шерстяную лыжную шапочку и тусклый отблеск уличного фонаря на сизом тяжелом железе, а в следующее мгновение страшный удар по голове бросил его на землю, разом погасив все огни.
* * *
На протяжении рабочего дня Михаил Александрович звонил Белкиной четырежды, всякий раз пытаясь сообразить, что сказать, если журналистка вдруг снимет трубку. Правда, характерного сигнала, говорящего о том, что на другом конце провода сработал определитель номера, в трубке не было, так что разговаривать с Белкиной Перельману было вовсе не обязательно.
Когда рабочий день наконец закончился, Перельман отправился домой и оттуда позвонил Белкиной еще раз. Ему по-прежнему никто не ответил.
Перельман вернулся в прихожую и открыл стенной шкаф. Чтобы достать старую телогрейку, ему пришлось вынуть из шкафа стоявшую там сумку с украденным сервизом. «Преступник, – с иронией подумал он. – Вор-рецидивист и по совместительству мокрушник. Провернул такое дело и хранит улики в стенном шкафу у себя дома. Ну и ладно. Кто их здесь будет искать? А если за меня возьмутся всерьез, тут уж мне ничто не поможет, зарой я этот хлам хоть на сто метров в землю…»
Ящик с инструментом стоял на полке в туалете. Сантехника в квартире была старая, и Михаил Александрович, очень не любивший одолжаться перед вечно пьяными работниками коммунальных служб, давно освоил специальность слесаря-сантехника. Главный атрибут этой профессии – огромный газовый ключ с тяжелой раздвижной головкой хранился здесь же, в ящике, чтобы быть все время под рукой. Перельман с лязгом выдернул ключ из ящика и взвесил его на руке. Ключ был тяжелый, словно созданный для того, чтобы крушить им черепа.
Перельман завернул ключ в телогрейку, взял все это добро под мышку и вышел из квартиры. Уже запирая дверь на ключ, он подумал, что не мешало бы прихватить с собой какой-никакой нож, но махнул рукой: ножи в доме были только кухонные, из дрянной, чересчур тонкой и легко гнущейся стали, годные только для того, чтобы орудовать ими при приготовлении пищи. Такое, с позволения сказать, оружие наверняка найдется и в доме у Белкиной, так что нечего позориться, угрожая журналистке хлебным ножиком. Газовый ключ, во-первых, страшнее любого ножа, а во-вторых, гораздо эффективнее.
Он втиснулся в свой «запорожец», бросил телогрейку с завернутым в нее ключом на соседнее сиденье и выехал со двора.
Дом Белкиной Перельман отыскал без труда. Он оставил машину на улице и еще раз позвонил журналистке из обнаружившегося поблизости телефона-автомата. Ее номер по-прежнему не отвечал. Михаил Александрович вернулся в машину и вынул из нашитого на спинку переднего сиденья матерчатого кармана старую лыжную шапочку.
Шапочка была очень простая, сплошь черная, по форме сильно напоминавшая презерватив, который превращался в головной убор только после того, как у него подворачивали края. В развернутом виде эта штуковина закрывала лицо до самого подбородка. Перельман носил эту шапочку несколько зим подряд, а потом стал возить в машине на случай непредвиденного зимнего ремонта и в качестве тряпки для протирания лобового стекла.
Старенький перочинный нож-брелок с пилочкой для ногтей и складными маникюрными ножницами лежал в бардачке. Перельман открыл ножницы, поморщился при виде запятнавшей кривые лезвия рыжей ржавчины и принялся кромсать шапку, прорезая в ней отверстия для глаз.
Дырки получились неодинаковыми по форме и размеру, с неровными разлохмаченными краями, как будто были не прорезаны ножницами, а прогрызены молью. Тем не менее смотреть через них было можно. Перельман примерил модернизированный головной убор и посмотрелся в зеркало заднего вида. Получившаяся у него конструкция напоминала не столько маску спецназовца, сколько черный колпак средневекового палача. Ее свободно болтающийся нижний край едва прикрывал рот, оставляя квадратный подбородок Михаила Александровича на виду, а очки предательски поблескивали сквозь неровные прорези, рельефно проступая под натянувшейся трикотажной тканью.
Не снимая шапки, Перельман подвернул ее края кверху, надвинув головной убор до самых бровей. После этого он взял с соседнего сиденья телогрейку и натянул ее на плечи, мучительно изгибаясь и выворачиваясь в узком пространстве салона. Он спрятал ключ под телогрейку и вышел из машины, чувствуя себя ряженым, который проспал маскарад и выскочил из дома с опозданием, когда все нормальные люди уже и думать забыли об отшумевшем празднике.
Он тут же одернул себя. Его вид был вполне обычным: просто работяга из домоуправления, пришедший по вызову починить протекающий кран. Никто не обращал на него ровным счетом никакого внимания. Прохожие скользили по его замасленному ватнику равнодушными взглядами и торопились по своим делам. Большой город тем и хорош, что в нем у каждого есть свои неотложные дела, никто никого не знает и никто ни во что не хочет ввязываться.
Он вошел во двор и двинулся вдоль дома Белкиной, читая укрепленные над дверями подъездов таблички с номерами квартир. Между делом он заметил, что двери оборудованы кодовыми замками, и понял, что его маскарад пришелся очень кстати. Даже в этой телогрейке и с газовым ключом в руке у него могли возникнуть проблемы при проникновении в подъезд: по идее, явившийся устранять неисправности слесарь должен знать код замка. Но со слесаря взятки гладки: напился, закрутился, заболтался с дружками, что-то перепутал и в результате забыл одну-две цифры, а то и весь код целиком.
Он остановился возле нужного ему подъезда и принялся с озабоченным видом шарить по всем карманам, чтобы потянуть время. Откровенно говоря, он имел очень смутное представление о том, что намерен делать дальше. План, если только это можно было так назвать, был предельно прост и заключался в том, чтобы проникнуть в подъезд вместе с каким-нибудь растяпой из жильцов. Но что делать, если в ближайшее время никто не откроет дверь? Торчать здесь, на виду у всего дома, и продолжать с дурацким видом рыться в карманах?
