– На это потребуется время. Много времени. Сильному шаману нужен такой же сильный дух. А это, – Эрхан мотнул головой в сторону тынзяна, – сделал очень сильный шаман.
– То есть брать чужое нехорошо. А если это чужое принадлежит шаману, то совсем плохо?
– Плохо, что дух зверя оказался на свободе. Плохо, что он неукрощенный. Плохо, что он теперь знает твой запах, глупый мальчишка! – Эрхан перешел на крик, но Веселов его не слышал, Веселов не сводил взгляда с медведя. В затянутом белесой пеленой мертвом глазу вспыхнул белый огонь, когтистая лапа дрогнула, а оскал из страдальческого сделался хищным. Веселов отступил на шаг, моргнул, прогоняя морок.
А ведь и в самом деле морок! И глаз обычный, и зубы так себе, и лапа не дергается. И тынзян он никому не отдаст, даже если за ним придет сам шаман.
– Глупый… – Эрхан всматривался в его лицо. – Безумный, беспечный ребенок. Ты думаешь, это на его шею тынзян накинули? Нет! – Эрхан покачал головой. – Это на твою шею его накинули! Тебя, идиота, им удушат!
Стало холодно. Так холодно, что зубы принялись выбивать барабанную дробь. Не спасала даже злость, не спасал теплый, почти горячий тынзян в его руке. Или, наоборот, если бы не тынзян, стало бы – еще холоднее?
– Хватит, – сказал Веселов как можно спокойнее и как можно решительнее. – Хватит с меня этих баек, Эрхан. И аркан я тебе не отдам.
– А мне и не надо, – отозвался Эрхан с грустью, а на Веселова посмотрел с жалостью. – Мне такое не надо, мальчик. Беда в том, что тебе оно тоже не надо, но ты этого не понимаешь. Беда в том, что даже если поймешь, сделать уже ничего не получится. Это теперь твой зверь! – он мотнул головой в сторону медведя и, понурившись, медленно побрел к жилому корпусу.
Веселов постоял немного, борясь с волнами холода, сунул тынзян за пазуху и пошел следом. Он шел и краем уха слышал за своей спиной мягкие крадущиеся шаги. Оборачиваться не стал, потому что был современным и здравомыслящим человеком, потому что понимал, что нет никаких духов и никаких шаманов, а есть неистребимая человеческая дремучесть. Наверное, она и его зацепила своим пыльным крылом, заразила легким безумием. Ничего, он справится. Особенно теперь, когда у него есть его тынзян…
Ник
К тому, что окружающий мир двоится, а иногда и троится, Ник уже привык. Почти привык. Только иногда становилось невмоготу, и тогда он пытался спрятаться, убежать и от мира, и от населяющих его чудовищ. Он боролся с ними в одиночку, не хотел расстраивать и пугать маму. Он искал оружие и средства защиты. Как мог… Какие мог…
Сначала помогали сигареты. Безобидный косячок дарил ему спокойствие на несколько недель. Первые полгода. А потом это средство перестало действовать, и Ник попробовал алкоголь. Двенадцатилетний виски, который он стащил из маминого бара, был горький и пах кирзовыми сапогами, но одна лишь маленькая рюмка помогла Нику продержаться целых десять дней.
Брать алкоголь из маминых запасов было опасно, пришлось покупать. В их маленьком северном городке, где каждый знал каждого, купить спиртное подростку можно было только у барыг. Некачественный, паленый алкоголь за большие деньги. Но Ника не волновал вкус, лекарство часто бывает горьким, Ника волновал эффект. Ему повезло, самопальная водка работала точно так же, как виски двенадцатилетней выдержки.
Он продержался на этом своем лекарстве ровно год, а потом и оно перестало работать. Пришло время тяжелой артиллерии. Таблетки стоили дорого, достать их было тяжелее, но они помогали! Мир после их приема переставал двоиться, демоны пряталась по своим норам, а сам Ник чувствовал себя почти нормальным. Наверное, на таблетках он бы смог продержаться несколько лет до окончания школы. Смог бы наверняка, если бы мама не заподозрила неладное.
Она не подозревала неладное, когда маленького Ника окружали призрачные тени, когда к нему подкрадывались страшные твари, нападали в темноте, утаскивали под кровать и там шептали на ухо тысячами злых голосов. Наверное, он очень старался, чтобы не утянуть маму в свое безумие. Даже будучи четырнадцатилетним пацаном, он уже понимал, что мама не выживет и минуты в его темном, трещащем по швам мире. Никто, кроме него самого, не выживет. А таблетки сделали его беспечным. Он утратил осторожность и бдительность.
Мама нашла его заначку во время предновогодней генеральной уборки. Он запомнил тот день на всю оставшуюся жизнь. Запомнил белое мамино лицо и дрожащие губы, запомнил тот разговор и согласился с тем, что ему нужна помощь. Ему не хватило духу признаться, что лечить его нужно не от наркотической зависимости, а от чего-то куда более страшного. Он не признался, а мама не догадалась. Или просто предпочла остаться в спасительном неведении.
После клиники стало только хуже, потому что Ник лишился своего последнего оружия в борьбе с темным миром. Теперь гости оттуда чувствовали себя здесь хозяевами. Их прикосновения делались все болезненнее, а голоса все громче и настойчивее. Ник знал, когда-нибудь наступит такой день, когда эти голоса напрочь вытеснят из его головы слабый голос разума. Теперь он читал Интернет и учебники по психиатрии, теперь он нашел у себя с дюжину диковинных неизлечимых диагнозов. Он даже подумывал поступать в мединститут, чтобы попытаться исцелиться своими силами. Но вот беда – в их городке не было институтов. Никаких.
Мама предложила Москву. Посадила Ника напротив, крепко сжала его запястья в своих тонких пальцах, сказала:
– Никита, у меня есть деньги.
Он ожидал чего-то другого, но она начала именно с денег.
– Их достаточно, чтобы купить тебе небольшую квартиру в Москве. Не в центре, – она покачала головой, словно он уже требовал у нее квартиру в центре, – но в спальном районе, я думаю, мы потянем. Скоро я получу пенсию, – она усмехнулась. Все они прекрасно понимали, что «северная» пенсия – это пропуск в светлое будущее, ее ждали, на нее надеялись. Даже такие молодые и красивые, как его мама. – Я получу пенсию и прилечу к тебе. Договорились, Никита?
Она его обманула. Она не дожила до пенсии и не прилетела к нему. Наоборот, это Ник прилетел к ней, чтобы быть рядом до самого конца, чтобы попрощаться. Тогда мама и рассказала ему про отца и старшего брата. Не рассказала бы никогда, если бы не болезнь, если бы не неминуемое расставание. Она испугалась. Побоялась, что ее маленький мальчик останется в этом раздвоенном мире совсем один. Один на один с чудовищами. Впрочем, нет, про чудовищ Ник ей не рассказал. Он рассказывал ей про учебу и друзей. Про то, как ему классно живется в Москве и как сильно он ей благодарен. Он врал на ходу, придумывал то светлое и радостное, что должно было наполнять его жизнь, но так и не случилось. Он даже придумал себе девушку. Она была славной, немного наивной и училась на филфаке. Про девушку маме нравилось слушать больше всего, и он старался изо всех сил. А когда мамы не стало, темный мир заявил на него свои права, накинул сети морока, потащил.
Ник отбивался, как мог, спасался уже давно ставшими бесполезными алкоголем и травкой, пытался если не забыть, то хотя бы забыться. Но становилось только хуже, с каждым прожитым днем призрачная сеть сжималась, облепляла его мерзкой шепчущей разными голосами паутиной. И тогда, барахтаясь в бреду и безумии, он вспомнил про брата, единственного родного человека, оставшегося у него в этом раздвоенном мире. Ник не помнил, как искал его, не помнил, как очутился в тихом зале тихого ресторана перед двумя сидящими за столом людьми. Иногда у него случались провалы, в этот момент кто-то другой брался управлять его телом. Этот другой был ловкий и изворотливый, он – единственный пришелец из темного мира, который иногда помогал Нику, в самый решительный момент отбирал рычаг управления и делал все сам.
