Вот только разговаривать с сероглазым, поджарым и мрачным мужиком пришлось уже самому Нику. И Ник растерялся. Кто сказал, что ему будут рады? Кто сказал, что они родные и это что-то должно значить? Для незнакомца с повадками хищника он был и всегда останется чужаком. Бессмысленно что-то объяснять. Да и что ты станешь объяснять человеку, который смотрит на тебя таким холодным, таким равнодушным взглядом?..
Ник ушел. Или его «ушли»? Он был в таком бешенстве и таком отчаянии, что не запомнил ни своего провала, ни своего бегства. Все, больше ничто и никто не мешал его жизни лететь под откос. Да и сама жизнь давно потеряла для Ника смысл. Жить в двоящемся, населенном призраками и монстрами мире невыносимо страшно, остается надеяться, что по ту сторону его наконец встретит долгожданный покой. Или сам он станет одним из монстров и начнет терзать, рвать на части ни в чем не повинных людей? А плевать! Ему теперь все равно!
Сероглазый нашел его сам, сдернул с подоконника в тот самый момент, когда Ник готовился стать призраком. Или покойником. Или монстром. Плевать, кем, лишь бы больше не мучиться! Они возненавидели друг друга с первого взгляда. Не братья, а враги. Два пса, которых впрягли в одну упряжку. Или два волка, готовых перегрызть друг другу глотки. Был еще третий пес. Здоровенный, косматый, черный, как звездная ночь. Ник как-то сразу понял, что пес – из темного мира. Понял и впервые в жизни не испугался призрака. А еще он немного удивился, что сероглазый тоже видит призрачного пса. Нормальные люди на такое не способны, значит, этот… братец тоже ненормальный. Прибыло их полку…
Дальше Ник плыл по течению, смирился и почти успокоился. Плевать, где подыхать. Может быть, есть особый сакральный смысл в том, чтобы подохнуть именно там, где родился. На краю земли подохнуть. Где родился, там и пригодился, там и пополнил темную армию теней.
Кто же думал, что станет только хуже? Ник вообще ни о чем не думал, а оно все равно стало. Его трясло и рвало на части. Или из него рвалось… Не тот, который умел брать управление на себя в критических обстоятельствах, а что-то куда более страшное и опасное. В первую очередь опасное для самого Ника. Тысячи голосов нашептывали ему: сдайся, подчинись и стань выше живых и мертвых. А он, дурак такой, продолжал сопротивляться, зубами и когтями цеплялся за мир, которому был на фиг не нужен. И боялся, все время боялся, что не справится, что это темное и обжигающе холодное, что касалось его лишь самым кончиком ледяного когтя, когда-нибудь окончательно возьмет над ним верх, и тогда ему не останется места ни в мире живых, ни в мире теней. И тогда он станет изгоем в обоих мирах.
Однажды оно почти победило. В тот самый момент, когда он замахнулся лопатой на… родного брата. Это оно замахнулось, а он наблюдал со стороны, не мешал. Отчаянный стыд пришел чуть позже, когда брат повалил его на снег, стыд и желание умереть, чтобы положить конец всему этому. Он попросил. По-человечески попросил об одолжении и даже в какой-то момент поверил, что спасение возможно. А потом его снова накрыло белой, дышащей холодом и смрадом пеленой, и он перестал быть. Но не навсегда. Увы, не навсегда – на время.
В этот мир он вернулся чуть нормальнее и чуть сильнее, чем прежде. Словно бы в приоткрывшуюся в его душе потайную дверцу одновременно рвались сразу два потока: темный и светлый, ледяной и горячий. В нем стало больше и первого, и второго. А еще в нем стало чуть больше его самого. А брат вдруг сказал, что они со всем разберутся, и посмотрел на Ника так, что захотелось верить – да, теперь уже точно разберутся.
Вот только этой ночью снова что-то пошло не так. В который уже раз. Ник контролировал себя, а брат контролировал, кажется, все на свете, пытался спасать мир. Такой взрослый и такой наивный. Потайная дверца открылась как раз в тот момент, когда Андрей спасал мир, и двумя мощными потоками Ника сшибло с ног, поволокло. Ему попеременно становилось то жарко, то холодно, он то купался в зловонии, то делал несколько жадных глотков кристально свежего воздуха. Он видел, слышал и чувствовал острее! Он впервые не боялся тварей, что его окружали.
Зверь светился синим, синие искры скакали по белой шкуре, как по шкуре призрачного пса Блэка. Но Блэк был мертв и свободен, а зверь был жив, зверя держали на аркане. Тынзян, обмотанный вокруг мощной шеи, полыхал белым, в глазах зверя тоже клубилась белая мгла. Зверь хотел убивать. Все равно кого, любого, кто встанет у него на пути.
На пути оказался Ник и то сильное и яростное, что росло в нем, черпая силы из холодного разноцветья северного сияния. Сейчас только теплее и свежее, кристально чистое и опасное, как заточенный клинок. Это сильное и яростное окутывало его, словно броней, делало несокрушимым, на невидимом тынзяне тянуло вперед, к медведю. Шкура на загривке вставала дыбом от нетерпения, когти проламывали хрупкий наст, а острые уши ловили далекое эхо десятков голосов. Если он позовет, они придут. Не только волки. Он может позвать почти любого, когда поймет, как это делается, когда разберется с заарканенным медведем.
Ему не дали разобраться. Медведь рухнул, погребая под собой человека. То сильное и яростное, что двигало Ником, видело только зверя и тынзян, видело лишь врага и не видело безвинную жертву. Не чувствовало.
В чувство его самого привел голос. Андрей тряс его за плечи, смотрел в глаза. Ник тоже смотрел, и сильное и яростное смотрело вместе с ним, запоминало, с трудом, но соглашалось с тем, что этот сероглазый, покрытый инеем человек – не враг. Еще не друг, но уже точно не враг. Его нельзя трогать, нельзя касаться когтистой лапой. И Блэка тоже нельзя обижать. Если бы рядом с Ником с детства был такой пес, кто знает, как сложилась бы жизнь. Может, он стал бы чуть более смелым и чуть менее сумасшедшим.
Окончательно отпустило уже на станции, в тепле и безопасности. Отпустило, но оставило на память воспоминания. Запахи, звуки, яркие вспышки синих искр на белой шерсти, холодный свет тынзяна. А еще голод! Есть хотелось невыносимо. Что угодно, но лучше бы мяса. Вяленой оленины, оставляющей на небе соленый вкус. Ник знал, где хранится мясо, чуял, как чуял волчью стаю, что остановилась в сотне метров от станции. Он не стал просить, людям было не до несчастного голодного Волчка, люди подсчитывали убытки и делили охотничьи трофеи. В кладовку с Ником пошел Блэк. Наверное, решил присмотреть за нерадивым братцем любимого хозяина. Ну и пускай, вдвоем веселее. Жаль только, что с Блэком нельзя поделиться добычей. Было бы прикольно.
Оленина была вкусной, именно такой, как Ник ее себе представлял. Он ел ее до тех пор, пока не почувствовал приятную тяжесть в наполненном желудке. Кажется, впервые ему хотелось есть и не хотелось напиться или закинуться дурью. Можно сказать, ему хотелось жить. Впервые за долгие годы. А еще ему было страшно. Он чуял опасность так же остро, как чуял волков и оленину. Нет, куда острее! Опасность угрожала им всем, она была рядом, мостила их путь тонким опасным льдом, подкарауливала за каждым торосом, ждала своего часа.
В кладовке их с Блэком и нашел Андрей.
– Мародерствуете? – спросил с кривоватой усмешкой.
– Проголодались. – Ник пожал плечами. Ему все еще было неловко в присутствии брата. Он еще только учился думать об этом мужчине, как о своем брате.
