Я, например…
– Привез? – заметил меня краем глаза комсомолец, не прекращая кайфовать от процесса расправы над очередным «чайником».
Я вытащил отвоеванный у судьбы документ и помахал им в воздухе.
– Дай сюда! – выхватил у меня приказ неизвестно откуда вынырнувший Жорик Фасулаки. – Мятый какой-то. Ты что, в нужник с ним ходил?
– Хуже. На кладбище.
Виктор Анатольевич резким кроссом в угол зоны закончил партию.
Эйс! Подача была такой силы, что краб с другой стороны стола даже среагировать толком не успел – так и продолжал стоять на изготовку, раскорячив неуклюжие клешни и глупо хлопая глазами. Ждал, наверное, что шарик ему на блюдечке принесут, с голубой каемочкой.
Красиво.
Получается, до этого комсомолец в поддавки играл, обладая таким ударом навылет?
– На кладбище, говоришь? – Начальник вытер лоб полотенцем, которое тут же, как по заказу, появилось у него откуда-то из-за спины. – Ты чего там забыл-то?
Кой черт меня за язык дернул?
Это моя молодая половина опять пустозвонит. До чего же болтлива юность!
И до чего сварлива старость.
Опять? Хватит уже спорить!
– Помолиться зашел, – буркнул я из вредности и злясь на самого себя.
Точнее будет сказать – на САМИХ себя!
– Ха! – обрадовался наш идеологический светоч. – Помолиться? Так ты сектант, батенька?
– Имею право, – продолжал я вредничать, упрямо не желая идти на попятный, – согласно Конституции!
– Так-так-так. А можно поподробнее?
– Чего поподробнее? Про Конституцию?
– Про секту!
– Виктор Анатольевич! – начал я по-настоящему раздражаться. – У нас в стране вообще-то свобода совести. Могу исповедовать любую религию, от Макаронного монстра до сатанизма. И оставаться атеистом при этом!
Виктор Анатольевич очень внимательно меня разглядывал.
Думает, наверное: «Ну ни фига себе я старосту назначил!»
А и пусть. Нечего провоцировать трудного и легко раздражаемого подростка. Особенно когда этот подросток не далее как пару часов назад получил кастетом по многострадальному кумполу. И пережил на жутковатом кладбище воздействие неблагоприятного стресс-фактора. С нарушением персонального гомеостаза и приобретением дырки на любимой курточке. Как раз в районе печени, на минуточку!
Как тут не психовать?
– А кто это, Макаронный монстр? – неожиданно спросил Виктор Анатольевич.
Я даже слегка растерялся.
– Это Тарасик! – выкрикнули из толпы болельщиков.
И тут же дружно заржали, потому что Дума, услышав свой позывной, тут же принялся сучить ногами по полу, смешно отклячивая зад, как, по его мнению, делал это Адриано Челентано, давя виноград в фильме «Укрощение строптивого». При этом Тарасик держал рот дебиловато открытым, а на свою круглую смешливую мордаху натянул маску туповатой озабоченности. И это удавалось ему особо органично.
Артист! Только при чем здесь макароны?
– Какая разница? – попытался я съехать. – Макаронный монстр – это абстракция, обобщение. Типа «любое существо может считаться богом» и бла-бла-бла. Главное – советскими законами не запрещено. Хочу – хожу в церковь, хочу – нет.
– Але! Кончай беситься! – повысил голос Виктор Анатольевич, обращаясь к стихийно образовавшейся и не на шутку разрезвившейся фан-группе эрзаца итальянской звезды. – Думко! Вообще не похоже. Иди тренируйся в бараки. Чтоб я тебя тут не видел!
Нас разместили в здании только что отстроенного, но не сданного пока в эксплуатацию детского сада. Левое крыло – мальчики, правое – девочки. В центре – огромный холл с телевизором, диванами и теннисным столом. Почему к этой новенькой и уютной одноэтажке прилепилось казенное «бараки» – одному… Макаронному монстру известно.
– Я телик хочу поглядеть, – заныл Тарасик, не забывая при этом «играть лицом», когда начальник глядел в другую сторону. – Сейчас мультики будут. Пластилиновая ворона. И кот Леопольд. «Выходи, подлый трус!» «Ребята, давайте жить дружно». «Хвост за хвост. Глаз за глаз!»
Разумеется, после каждой фразы – взрыв дурносмеха. Этакий протестный демарш вчерашних восьмиклассников, демонстрация подростковой независимости. Типа «нам чего… уже и мультики посмотреть нельзя?».
Педагогическую завитушку Виктор Анатольевич, скучая, разогнул в два счета: раз – шагнул к телевизору и выдернул шнур из розетки.
Два:
– Через десять минут все умытые, сходившие в туалет и накурившиеся втихаря находятся в «спальниках». Кто потеряется – завтра поедет домой. Мимо техникума, по прямой! Возвращение к истокам – только через приемную комиссию в следующем году. Есть желающие проверить?
Желающих не оказалось.
Даже среди безбашенных пародистов знаменитого итальянца. Разгулявшийся зверинец, ворча и поскуливая, потянулся к своим лежкам, норкам и гнездам – через туалет и умывальник. У мальчиков – общий, у девочек – для персонала. С душевой кабинкой, между прочим.
Курить никто не пошел – все пока еще стесняются по малолетству.
В технаре, как в школе, не запрещают уже, но… велика она – сила воспитательной инерции. Дымить конечно же будут, но и вправду «втихаря»: через форточки и окна, запуская в «бараки» коварных ночных комаров и злостно нарушая пожаробезопасность. Да что там, через неделю все через эти окна уже «на гульки» буду прыгать по ночам. По девкам! Комсомольский начальник – он только с виду такой грозный, а на поверку – лох лохом.
А! Пардон, в этом времени «лохов» пока нет. Тогда… тюфяк тюфяком!
– Караваев! А вас, дорогуша, я попрошу остаться.
Тюфяк!
Не было в киношке про Штирлица никакой «дорогуши», чего сочинять-то? И вообще – чего ему еще от меня надо?
Я вздохнул и повернулся к начальству.
– Присядь, – предложил Виктор Анатольевич, указывая на диванчик рядом с собой. – В ногах правды нет.
– «Нет правды на земле, – вспомнил я, усаживаясь. – Но нет ее и выше»
[3].
– Да-да, – рассеянно подтвердил начальник. – А ниже?
– Чего ниже?
– Есть правда… ниже?
Чего это он?
– Я вас не понимаю. Где это – ниже? И ниже… чего?
– Да ладно. Не обращай внимания, мысли вслух. Я насчет церкви хочу с тобой поговорить… тезка. Чтоб неясностей между нами впредь не было.
Я вздохнул. Профилактическая чистка!
– Да я пошутил, Виктор Анатольевич. Не молился я там. Так, заглянул из любопытства – с попом поболтать.
