– Спасибо. Может, ты тоже заглянешь?
– В вашу богадельню? – усмехнулась она. – Нет, у меня времени совсем нет, «Текстильная Палитра» на носу.
– Ладно… Если надумаешь, звони, у меня телефон не поменялся.
– Ну, ко мне-то волки не приближаются, – отмахнулась Аня.
– Это только так кажется, – улыбнулся Витька. – Их просто не видно в окружающей мгле.
– Ага… Ты стихи, случайно, сочинять не взялся? – осведомилась Сомёнкова.
– Не получается, – признался Круглов. – А так, конечно…
– Всё ясно, – сказала девушка. – Ладно, мне действительно пора. Пока.
Она похлопала Круглова по плечу, поправила сумку.
– Пока… – кивнул парень. – Если что… звони.
– Обязательно. У меня как раз плитка в ванной отклеиваться начала. Может, вы со своей бандой подъедете, приклеите?
– Можно и приклеить, – неожиданно серьёзно ответил Круглов. – Только у нас сейчас работы много…
– О, я не тороплю. Как всех Фенриров расшугаете, так и ко мне добро пожаловать. А я вам хвороста нажарю.
– Да…
Сомёнкова развернулась и пошагала вниз, к мосту. Но не удержалась, конечно же, обернулась, спросила:
– Нет, а зачем всё-таки? Ты же понял, что это только твои страхи, что никакого буки нет, зачем?
– Да… – Витька улыбнулся. – Разумеется, страхи. Шорохи во тьме…
– Буки нет? – голос у Ани дрогнул, по щеке поползла бледность.
– Конечно, нет, – успокоил Круглов. – Это сказки. Городские легенды. Миф. Слушай, а ты вечером что делаешь? Может… Может, в кино сходим? Или мороженого съедим… В «Театральном»?
– Нет! – резко сказала Сомёнкова и сделала шаг назад.
– Аня…
– Не хочу, – произнесла она уже твёрдо. – И даже не пытайся!
Лицо у неё стало жёстким.
– Да ладно, я так просто. А Любка как? Ну, та самая?
– Какая Любка? А, эта… Выиграла универсиаду и растолстела. Ладно, мне пора уже, дела. Пока.
– Пока…
Аня поспешила к мосту, а Витька ещё некоторое время смотрел ей вслед.
Река несла последние грязные льдины, с чёрными кляксами ворон, с печальными снеговиками, доживающими последние часы, с покосившимися стенами взятых снежных крепостей.
Круглов обернулся и отправился в противоположную сторону. Он улыбался. Потому что теперь ему не было страшно. Потому что он знал, как жить дальше.
Утром, шагая через лес к автобусной остановке, он опять встретил следы там, у мостика через ручей, на глиняном склоне, изъеденном весенними водами. Раздвоенные копыта. Это мог быть обычный кабан, пришедший поутру к водопою. Отбившаяся коза. Косуля.
Да мало ли кто бродит ночью по лесу.
Вендиго. Демон леса
1. Охота
К полудню я вышел к дороге.
Я услышал её ещё утром – смесь запахов мазута, и разогретого железа, и ржавчины, так могла пахнуть лишь железная дорога после нескольких месяцев жары, ну и дохлятиной, конечно, по большей части птицами. Вообще, дохлятиной у нас теперь почти везде пахнет, я привык и уже почти не замечаю, но тут соловьёв попалось много, никогда не думал, что их столько в мире водится, по двадцать штук на каждый километр. Мёртвые, но протухнуть не успели, словно высохли изнутри, и если нечаянно наступить, то белый прах взлетает облачком, точно от мышьей баньки, а глаза как бы остекленели, и крапинки красные внутри рассыпались, как бусы. Соловьи, однако.
Птицы сдохли. Вот что-то про выпь слышал, вроде бы она не болела, и журавли ещё уцелели, а остальные все передохли, что дрозд, что страус, по радио ещё месяц назад передавали. Дроздов я, кстати, тоже встречал в последнее время, лежали себе под ясенями, впрочем, может быть, это были щеглы, в птицах я не очень. А соловьёв я узнавал, я и раньше встречал их дохлыми, а возле железной дороги соловьёв валялось почему-то гораздо больше. Я устроился под старой осиной и отдыхал, стараясь привести дыхание в порядок, собраться с мыслями. Я здорово изменился за последнее время, стал думать по-другому. Сложнее, равнодушнее, старше, я постарел, сделался скучен и полюбил покой, дохлые соловьи мне совсем не нравились. Хотя мне в последнее время не нравилось всё подряд, обращать внимание на это не стоило.
По дороге никто давно не ездил, здесь всё тихо и забыто, и иван-чай, полыхнувший в апреле, заполонил насыпь и пророс даже сквозь рельсы, а в мае он уже высох и покоричневел, и пах аптекой и покоем.
Только вот здесь было совсем не безопасно, я не знал почему, просто знал. Может, из-за того, что примерно в километре к западу за поворотом лежал опрокинутый поезд.
В лесу совсем уж тихо, и мне это тоже здорово не нравилось. Когда не поют птицы, всё время хочется оглянуться, всё время ждёшь нападения, всё-таки лучше, когда они поют, только нет, сдохли они все, чума, однако, зацвели и загнили болота, выпустили пагубу…
Звери тоже дохнут, впрочем.
Я лежал около получаса, думал – куда? Через дорогу или вдоль? Очень хотелось через, в лес, в надёжную полумглу подлеска, нырнуть, раствориться и бежать, бежать, бежать, а к вечеру привычно найти лёжку, забиться в коряги, в старую барсучью нору, выспаться. Но я понимал, что так нельзя. Лес пуст, а питаться черникой и лягушками третий день подряд я не мог, я не медведь какой. Поэтому вдоль дороги, к поезду, там наверняка что-то должно было остаться, еда, не ел уже три дня, много бегал и здорово спал в весе. С одной стороны, конечно, легко, с другой – сил мало осталось.
Направился всё-таки к поезду. Медленно, чтобы слышать каждый свой шаг. Чтобы слышать, как скатывается по насыпи мелкий камешек, потрескивает высохший чертополох пополам с кипреем.
Лес вдоль линии был по-осеннему жёлт и даже немного прозрачен, листья опадали, при каждом шевелении ветерка податливо срывались с ветвей. Мир был жёлт, сух и хрупок, трава рассыпалась в летучую пыль под моими ногами, и эта пыль заставляла чесаться и без того воспалённые глаза. И небо, сожжённое яростным зноем последних месяцев, оно тоже лезло в глаза, и спастись от этого было никак нельзя, язык распух и вываливался, и удержать его совсем не получалось.
С головой у меня ещё проблемы, болит часто и сильно. Наверное, из-за того, что мозг не справляется с нагрузкой. Ведь я вышел в цвет. Нет, я и раньше различал некоторые цвета, особенно простые и яркие – красный, зелёный, синий, но теперь всё стало по-другому, теперь на меня обрушились оттенки. Мозг заполнился лишней информацией и ощущениями, отчего я не узнавал некоторые предметы, и напротив, стал лучше различать другие. Спать ещё всё время хотелось. И уставал больше, засыпал чаще, просто так засыпал, чуть ли не через каждый час. Вот как сейчас, устал очень, уже не гожусь.
