Ордынцев улыбнулся и попробовал варенья, которое и правда собиралось забродить, но все равно было вкусным. Сейчас, сидя по кухням, модно проклинать власть и социалистический строй в целом, но ирония в том, что больше всех ноют те, которые и при капитализме оказались бы никому не нужны. А вот Михальчук бы на загнивающем Западе не пропал бы, а наоборот, стал миллионером. Одно только его изобретение против обрыва клети чего стоит! Но человек не роптал, не ныл, а просто делал, что ему нравится, и радовался, что востребован, приносит пользу людям. И сын с женой…
Таня как раз пригласила его в комнату и открыла секретер, в котором стоял аккуратный ряд картонных папок на шнурках.
– Мы пока храним папины бумаги, – сказала она, – вдруг кому понадобится. Ну, про вас-то мы знали, что придете.
Быстро перебрав папки, она подала ему одну, помеченную красным крестом. Ордынцев открыл. Внутри обнаружились не только их совместные чертежи, но еще личные разработки Михальчука, показавшиеся Ордынцеву весьма остроумными.
Да, советские люди уникальны. Добропорядочные граждане из капстраны бережно сохранят отцовское наследие, но никому даже взглянуть не дадут, пока не зарегистрируют в патентном бюро. А как иначе, надо же свою копеечку получить с папиного изобретения.
А вот сын Михальчука со своей Таней отдают, ни на секунду не задумавшись о выгоде. Даже об увековечивании имени отца не заботятся, логика простая: раз на пользу людям, то берите.
Почувствовав себя по-настоящему растроганным, Ордынцев неловко обещал, что будет держать их в курсе своих исследований, но уже видно, что Михальчук здорово помог травматологической науке.
– Ах, если бы папа был жив, вот бы порадовался! – воскликнула Таня. – Я бы уже за вином неслась для дорогого гостя… А, кстати, есть!
Ордынцев стал отнекиваться, прощаться, но его чуть ли не силой усадили на диван, и из того же секретера, только из другого отделения извлекли бутылку неплохого коньяку. Хозяин принес крохотные рюмочки, и Ордынцев, не чинясь, замахнул.
– Ну, земля пухом, – вздохнула Таня, – рано, папа, вы от нас ушли…
В Ордынцеве вдруг некстати проснулся профессиональный интерес:
– А из-за чего он умер? Инфаркт?
– Да нет… Доктора в морге сказали, что, скорее всего, действительно сердце, но не инфаркт. Аритмия, говорят, бывает такое у пожилых людей. Вдруг сознание теряют и тут уж как упадут. Папа затылком ударился, и все. И мы еще на работе были… – Таня поморщилась, и Ордынцев пожалел, что вообще спросил. Ему снова сделалось стыдно. Похоже, зря его оправдали, все-таки халатность его второе имя. Конечно, где травматолог, и где кардиограмма, есть даже такая шутка: «Что такое в медицине двойной слепой контроль? – Это когда травматолог и хирург расшифровывают ЭКГ». Да, он в этом не слишком разбирается, так тем более следовало пожилому человеку лишний раз консультацию терапевта назначить.
Ордынцев стал прощаться.
Хозяева снабдили его дефицитным полиэтиленовым пакетом для папки и ласковым напутствием, и Ордынцев уже взялся за ручку двери, как хозяин вдруг спросил:
– Ой, совсем забыл, а как поживает Любовь Петровна?
Ордынцев помертвел:
– Простите, кто?
– Ну Любовь Петровна, ваша медсестра. Она папина давняя приятельница, еще с детства. Мы благодаря ей в вашу больницу-то и попали. Как он ногу сломал, сразу ей звонить, мол, Любаня, что делать, а она говорит: «Езжай к нам! Заведующий так починит, что будешь лучше нового».
Ордынцев секунду помедлил, а потом все же решился:
– Любовь Петровна умерла почти сразу после вашего папы.
– Ну надо же… Господи, как жаль…
– А вам не сообщили? Вроде бы обзванивали всех.
– Наверное, мы в отпуске были, а потом… Мы ж сами с ней не общались. Но все равно она хорошая женщина была.
– Да, очень, – кивнул Ордынцев.
К счастью, хозяева не стали выспрашивать подробности, и он ушел.
Ирина собиралась выполнить свое обещание учительнице и сходить в архив, но сделать это когда-нибудь потом, в будущем, в те самые мифические пару часов, когда абсолютно нечем заняться.
Находясь рядом с Гортензией Андреевной, под воздействием силы ее личности, Ирина прониклась ее подозрениями, но, оказавшись дома, в спокойной обстановке, она снова перебрала в памяти обстоятельства дела и решила, что волноваться тут не о чем и поиски черной кошки в черной комнате ни к чему не приведут.
Это только в зарубежных детективах жертва кое-что узнает и сообщает доверенному лицу, что кое-что узнала, а вот что именно, сказать не успевает, иначе читать неинтересно, а в жизни такой дури не случается. Ирина прикинула на себя: допустим, она вдруг стала носительницей опасной тайны. Так она сразу сообщит в милицию, и все. Ноль два – звони сколько хочешь. И не будем забывать, что Любовь Петровна находилась на рабочем месте, среди людей и могла попросить защиты у кого угодно – хоть у дежурной смены, хоть у команды выздоравливающих. Нет, когда тебе что-то угрожает, ты принимаешь меры к спасению жизни, а не звонишь племяннице с сентиментальными вопросами.
Про мог, не мог – тоже чушь. Тут ответ всегда один – мог, если нет стопроцентного алиби или физического увечья, да и то возможны варианты.
Поле вокруг Ордынцева и Любови Петровны усеяно мертвыми костями? Действительно, в сумме покойников многовато, но это жизнь. Кому как везет. Сестра Красильниковой погибла, а у Ордынцева самоубийство тещи и смерть жены от болезни. Ну да, самоубийство могло быть инсценировано, и, как она сама убедилась на недавнем процессе, болезнь порой оборачивается не болезнью, а умышленным отравлением, но эти подозрения имело бы смысл развивать, если бы Ордынцева обвиняли в убийстве Любови Петровны. Но он всего лишь не сходил в обход! Какая связь?!
Нет, определенно, бабка просто начиталась детективов, и теперь мерещатся всякие кошмарики на ровном месте. В принципе, безобидное помешательство за пятьдесят лет работы учительницей младших классов, могло быть гораздо хуже.
До конца недели Ирина подбивала все хвосты, и мысли о странностях в деле Ордынцева совершенно вынесло у нее из головы, а после, погрузившись в домашние хлопоты, она ни о чем другом и не хотела думать. У Володи пошли зубки, он плохо спал, не хотел есть прикорм, Ирина голову сломала, придумывая комбинацию овощей, которая бы ему понравилась.
В общем, увидев вдруг у себя на пороге Гортензию Андреевну, Ирина удивилась и не сказать, чтобы обрадовалась.
– Я так понимаю, вы еще не были в архиве? – грозно спросила учительница, и Ирина тут же почувствовала себя школьницей, уличенной в несделанной домашке.
Она молча потупилась и вытерла руки о край фартука.
– Понимаю, дом, дети, быт…
Гортензия Андреевна поджала губы, и Ирина пригласила ее пройти на кухню, где готовила обед.
