– Хорошо. Принимаешься в игру. Давай спать.
Ирина свернулась калачиком. Было искушение дочитать книжку на кухне, но теплый уют постели и сон победили. Так она никогда и не узнает, чем там у шведов дело кончилось.
«Ничего, Мартин Бек, у нас тут тоже кое-что интересненькое происходит, не хуже, чем у тебя».
Ордынцев переживал странное время, будто сегодня это не только сегодня, но и пятнадцать лет назад, когда он был юн и влюблен.
После работы он шел к автобусу, внимательно вглядываясь в людей, спешащих навстречу – нет ли среди них Кати, бегущей на смену? Просто хотелось посмотреть на нее и улыбнуться, ничего больше.
Он стал заглядывать в оперблок чаще, чем раньше, и загадывал, что если встретит Катю, то весь день пройдет хорошо.
Сердце екало и замирало, как в юности, и он до конца не мог понять, по ком это – по Кате или по жене.
Просто она растормошила, разбудила его воспоминания о первой любви, когда голова кружилась при виде Сани.
И да, он знал, что это быстро проходит, и настоящая любовь начинается много позже, и путь к ней требует много труда, и своей глупой влюбленностью он оскорбляет, наверное, память жены даже больше, чем если бы тогда переспал с Катей.
Все так, все так.
Неужели можно одновременно любить двух женщин, мертвую и живую?
Он сам не понимал, что с ним происходит, знал только, что выбит из состояния душевного покоя, к которому привык.
Чтобы совсем не расшататься, Ордынцев решил приналечь на работу. Он договорился в морге, чтобы ему позволили поэкспериментировать на трупах, и дело пошло.
Конструкция требовала серьезных доработок, но в целом идея оказалась стоящей.
Сегодня Иван Кузьмич работал в первую смену и обещал забрать Костика из школы, поэтому Ордынцев с чистой совестью задержался в морге до половины шестого и ушел, только когда санитары начали демонстративно кашлять и поглядывать на часы.
После низких сырых помещений, пропитанных смертью, наступающие сумерки показались ему упоительными. Солнце еще не село, но день угасал, наступало самое таинственное время, когда очертания предметов расплываются, прежде чем исчезнуть в ночной темноте.
Буйно растущие возле морга кусты уже покрылись легкой дымкой. Листочки еще не распустились, но проклюнулись и пахли новой жизнью.
«А там не успеешь оглянуться, как снова осень», – засмеялся Ордынцев, зажмурился, открыл глаза и увидел, как Катя идет ему навстречу с огромным мешком из рыжей клеенки.
Он подошел, забрал у нее мешок, и вместе они направились к мусорным бакам.
– Я смотрю, неплохо потрудились. А что ж сама-то? Не царское это вроде дело.
– Бригадный подряд. Сегодня без санитарок.
– Бедняга. Смотри, не простудись.
Катя пожала плечами. Они были одеты совершенно одинаково – в хирургические костюмы и белые халаты, все из ситца.
Дойдя до помойки, Ордынцев отточенным движением вывернул содержимое мешка в бак.
– Помнят руки-то!
Катя улыбнулась и забрала у него мешок.
Повернули назад. Ордынцеву хотелось прогуляться с ней подольше, но он боялся, что она замерзнет, и ускорил шаг.
Вспомнилось, как он был на санитарской практике после первого курса и там получил первый урок, как руководить людьми. Их было трое – два студента и один трудный подросток Юрик, которого направили в больницу то ли на исправительные работы, то ли на трудовую повинность, суть в том, что он совершенно не был заинтересован в результате. Ордынцев с товарищем старались, чтобы получить хорошую оценку, а Юрику на все было плевать, и он ничего не делал. Курил, пил чай, сидел на подоконнике, в общем, занимался чем угодно, но к швабре не прикасался. Ордынцев не любил жаловаться и в принципе считал, что доносить неприлично, а товарищ его вломил Юрика старшей сестре по полной программе, но та заявила, что пусть разбираются между собой, ей главное, чтобы работа была сделана.
После этого Юрик утратил последние остатки страха и проводил дни, загорая на крыше.
Так Ордынцев понял, что распределение нагрузки – дело руководителя, а не коллектива, и не годится, когда у тебя подразделение функционирует только потому, что одни подтирают за другими.
Ведь по-настоящему сознательная у него из медсестер только Красильникова была, остальные нет-нет да и норовили сачкануть. Ордынцев следил за трудовой дисциплиной, но подозревал, что Любовь Петровна покрывает своих ленивых товарок, чтобы его не огорчать. Ни разу за все годы работы она ни на кого не пожаловалась. Когда освободилось место старшей сестры, он хотел назначить Любовь Петровну, но она отказалась, засмеялась, что ее вполне устраивает быть не старшей, а просто старой медсестрой, а ему надо взять кого-то из молодежи. Всегда думала не о себе, а о том, как лучше для коллектива, и чем же он отплатил ей за преданность? Даже дополнительной премии ни разу не выписал, распределял наравне со всеми, зная, что иначе дружный женский коллектив сестер милосердия Красильникову живьем сожрет, а заведующим закусит. Почему это ей дали, а нам нет? Чем она лучше? И бесполезно будет объяснять, почему и чем.
Он только тем отплатил Любови Петровне за доброе отношение, что по пьяни чуть не лишил невинности ее любимую племянницу, а потом даже не набрался духу попросить у девушки прощения. Теперь-то уж поздно, конечно…
Ордынцев покосился на идущую рядом девушку. Интересно, чувствует ли она, что нравится ему? Говорят, женщины всегда такое знают.
– Кать, а ты меня простила? – вдруг выпалил он.
Она улыбнулась:
– Конечно, Владимир Вениаминович. Только тетя Люба говорила, что бог прощает, а люди мирятся.
– Спасибо тебе. Слушай, а хочешь, сходим вместе на кладбище к ней? Я тебе помогу прибрать после зимы. Песочку натаскать, то-се…
– Ой, неудобно… У вас своих дел полно.
– Это тоже мое дело, Катя.
Гарафеев не подвел, и вечером Кирилл привез от него список поступивших в день смерти Красильниковой, о чем она иносказательно доложила в главный штаб, то есть Гортензии Андреевне.
Она ни секунды не верила в то, что Малиновский, как на старом плакате «Не болтай у телефона, болтун – находка для шпиона», подсоединился к ее линии, но, видимо, для старой чекистки эта заповедь была священной.
По той же профессиональной привычке она решила, что частые ее визиты будут выглядеть подозрительно, поэтому конспиративная встреча состоится завтра во время прогулки Ирины с детьми.
Пароль, видимо, не нужен, ухмыльнулась Ирина, положив трубку.
Смех смехом, а любая специальность держится на таких условностях и правилах, которые на первый взгляд кажутся глупыми и тормозят процесс, но убери их, и все пойдет наперекосяк.
Ведь сколько невозможных ситуаций не должны были случиться ни при каких обстоятельствах, во сне не могли присниться, а все равно происходили.
