– Владимир Вениаминович, прилежание! – Гортензия Андреевна прошлась перед доской, легонько похлопывая указкой по ладони. – Прилежание и еще раз прилежание! Это фундамент любых знаний и умений. А у вашего ребенка ветер в голове. Ведь умный мальчик, а порой ведет себя так, будто с луны свалился.
– Да?
– Не будем далеко ходить за примером, а возьмем Костин дневник наблюдения за природой и трудовой деятельностью человека.
Ордынцев удивился, что у его ребенка есть такой солидный документ, но постарался сохранить невозмутимость.
– Классу было дано задание распределить явления природы по временам года, и оказывается, ваш сын считает, что увядание травы – это признак весны.
– Правда?
– Смотрите сами, – Гортензия Андреевна положила перед ним новую тетрадь, – причем написано с грубейшей ошибкой.
Ордынцев присмотрелся. Действительно, «увидание». Странно, ведь у Кости автоматическая грамотность, он в три года научился читать и писать и сразу правильно, даже Р и К никогда не поворачивал в другую сторону.
– Он маленький еще, Гортензия Андреевна. Увядание пока не его тема. Да и слово забористое.
– Люблю я пышное природы увядание, в багрец и золото одетые леса, – продекламировала учительница.
– Все, я понял! – воскликнул Ордынцев. – Это он видел!
– Что?
– Увидание травы – это когда она из-под снега появляется и люди ее увидели после зимы.
– Надо же, – Гортензия Андреевна вдруг улыбнулась, – а мне и в голову не пришло… И правда все сходится тогда. В таком случае скажите Косте, что, если ему что-то неясно, пусть не додумывает, а спросит учителя или товарищей. Только, к сожалению, это далеко не последнее прегрешение вашего ребенка.
– Боюсь даже подумать, что дальше.
– Не надо иронизировать, Владимир Вениаминович! – Гортензия Андреевна внушительно кашлянула и поправила и так безупречную прическу.
Ордынцева всегда поражало, как эта дама умудряется держать в узде тридцать пять мелких сорванцов и при этом выглядеть так, будто только что сошла с конвейера безупречных педагогов. Ни складочки, ни пятнышка, ни морщинки, кружевной воротничок и камея, и секретный волшебный взгляд, способный за долю секунды превратить стаю диких макак в дисциплинированный класс.
– Ваш Костик подрался с Бородянским!
– Ну они ж мальчики… Бывает.
– Нет, Владимир Вениаминович! Не бывает и быть не должно! Любой спор можно разрешить словами, а не кулаками.
– Вероятно, так.
– Пожалуйста, донесите эту мысль до своего ребенка. Он у вас задира, а родители Бородянского считают, – тут Гортензия Андреевна кашлянула и сильно понизила голос, – считают, что он антисемит.
– Господи, да он слова-то такого не знает!
Учительница многозначительно поджала губы.
– Да точно не знает! – Ордынцев нахмурился. – И негде ему было этой дряни нахвататься.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Антисемит, надо же… А как тогда быть с Евдокимовым? Помните, как он хвастался, что папа ему наточил писчее перо так, что можно кожу пробить, и доказал это на примере руки моего сына, так что кровь хлестала по всему классу? Так мне что теперь, считать Петьку Евдокимова анти… Слушайте, не знаю даже анти кем… У нас какой только крови не намешано!
– Хорошо, Владимир Вениаминович, не будем углубляться в эту тему. Просто объясните сыну, что драться нехорошо. Надо заниматься с ребенком, прививать ему правильное мировоззрение и ценности, учить его добру, а не черт знает чему!
– Так я стараюсь…
– Я вижу, – процедила Гортензия Андреевна, – приведу в пример нашу новогоднюю елку. Все дети нарядились в костюмы добрых персонажей, девочки – снежинки и царевны, мальчики – царевичи и коты в сапогах, любо-дорого посмотреть! И только ваш сын был мумией! Вдумайтесь только, Владимир Вениаминович, – мумией! Ужасный, совершенно чуждый нашей культуре персонаж, который, увы, перетянул на себя все внимание детей, так что запланированное представление оказалось на грани срыва!
Ордынцев хотел было заявить, что он ни при чем, но опомнился, что закладывать товарищей нехорошо. Костя позвонил ему на работу в десять вечера и светским тоном сообщил, что вспомнил, что у него завтра костюмированный бал, и не может ли папа что-нибудь предпринять по этому поводу, иначе «Гортешка» будет ругаться. Ордынцев не мог отлучиться со службы и попросил о помощи Лешу Жукова, дежурного хирурга, чей сын учился в той же школе на несколько классов старше. «Будь спок», – сказал Леша и по пути со смены заглянул сначала в пивной ларек, а потом в школу, где профессионально обмотал Костю с головы до пят прихваченными из перевязочной бинтами.
Вспомнив, в каком восторге был сын, Ордынцев невольно засмеялся.
– То была не мумия, а десмургия, – промямлил он.
– Ни слова больше! – учительница нахмурилась. – Я знаю, что вы попали под дурное влияние этого хулигана Жукова! Я выучила его самого, выучила его старшего сына, но когда младший достигнет школьного возраста, я выйду на пенсию, ей-богу! Или на тот свет, главное, оказаться где-то подальше от этой чумы!
Ордынцев кашлянул, не зная, что сказать.
– Не думайте, Владимир Вениаминович, что я придираюсь или предвзято отношусь к вашему сыну. Это не так. Наоборот, я считаю его умным ребенком, поэтому так и настаиваю на том, чтобы вы развивали в нем навык прилежания. На одних способностях далеко не уедешь, вы сами должны это знать. Мальчик мог бы быть круглым отличником, а допускает такие глупейшие ляпы вроде «увидания» травы.
– Что поделать, Гортензия Андреевна… Учение требует ошибок.
– Вы слишком снисходительно к нему относитесь. Владимир Вениаминович, вы же врач, а врач не имеет права ошибаться!
Ордынцев поморщился, встал из-за тесной парты и развел руками:
– Увы… Не имеет, но ошибается.
Он приготовился к страстной нотации насчет священной миссии врача, но учительница улыбнулась ему неожиданно тепло.
– Вы только помните, Владимир Вениаминович, что друзей у Кости может быть много, а отец – один.
– Спасибо, Гортензия Андреевна, учту.
Пока отца распекали, сын играл на школьном дворе в футбол, как всегда, азартно и изо всех сил, поэтому испачкался до ушей в сером весеннем снегу и, что встревожило Ордынцева гораздо сильнее, вспотел.
Владимир снял с шеи шарф и закутал в него Костю, не обращая внимания на громкие протесты.
Варежки тоже насквозь пропитались водой, и Ордынцев дал сыну свои перчатки. Их Костя принял уже благосклоннее.
Ордынцев набросил на одно плечо Костин ранец, и, взявшись за руки, они зашагали к перекрестку.
– Ну что? – спросил сын нарочито равнодушно.
