Несколько лет прошли в спокойствии, потом заболела и умерла Саша. Малиновский тяжело переживал потерю, сам чуть не умер и спасся только любовью к внуку. Мальчика он обожал, проводил с ним все свободное время и ради него допустить разоблачения никак не мог.
И судьба будто колебалась, то готова была изобличить врага, а то жалела мальчика, для которого станет тяжелейшей травмой узнать, что любимый дед – нацистский преступник и убийца.
В тот день Малиновский в прекрасном настроении поехал выполнять просьбу зятя – забрать чертежи у некоего Михальчука.
Сейчас Малиновский утверждает, что так и не узнал Мишу Михальчука. Якобы хозяин открыл ему, вдруг схватился за сердце, упал и умер.
В принципе, такое могло произойти. Бедный дядя Миша Самоделкин много лет пытался самостоятельно вычислить Малиновского и, когда внезапно увидел его на пороге своей квартиры, больное сердце от волнения дало сбой.
Малиновский же тихонько захлопнул дверь и ушел, будто его и не было, чтобы не попадать в поле зрения милиции, хотя если бы он сделал искусственное дыхание и вызвал «Скорую», Михальчука, возможно, удалось бы вернуть к жизни.
Снова хищник счастливо избежал ловушки, но не успел толком отдышаться, как судьба увлекла его в новый капкан. Ордынцев положил его к себе в отделение «прокапаться», и тут оказалось, что медсестрой здесь трудится не кто иная, как Любовь Красильникова.
Матерый разведчик допустил серьезный просчет, в свое время не выяснив, каким именно образом состоялась ускоренная регистрация брака дочери. Если бы он размотал всю блатную цепочку, то, естественно, никогда в жизни не сунулся бы к зятю в отделение.
А так неожиданно встретился с Любовью Петровной, которую знал еще лучше, чем сестру, потому что она трудилась в секретариате абвергруппы, и когда это подразделение эвакуировали из-под окрестностей Орла в связи с наступлением советских войск, Надя осталась дома, а Любовь уехала с немцами.
Малиновский думал, что она или погибла, или осталась на Западе, в общем, никак не ожидал встретить ее в качестве простой медсестры.
И снова судьба ему благоволила. Он заметил, что сосед по палате Глодов проявляет хорошо известные в рабочей среде симптомы белой горячки, и понял, как легко отвести от себя подозрения.
Любовь Петровна сама предложила ему поговорить после вечерних процедур и назначила встречу в гипсовой, только Малиновский не стал ее слушать, он не мог рисковать теперь уже не ради себя, а ради внука.
Он задушил ее, подбросил очки Глодова к телу, а бедному алкоголику положил в карман медицинскую шапочку своей жертвы и отправил его в гипсовую, уверив, что там бедолага спасется от любых опасностей.
Осознав, как дорого обошлась его небрежность, после убийства Любови Петровны он решил тщательно подчистить хвосты. Слава богу, у него не поднялась рука устранить Катю, и он ограничился тем, что проник в квартиру и забрал все личные бумаги сестер Красильниковых. Пока не выписался из больницы, он заметил, когда Катя пришла на дежурство, украл ключи из ее сумочки, съездил к ней в квартиру, выбрав время после обеда, когда нет процедур, а главный вход еще открыт, так что никто не заметил его отсутствия, и подбросил ключи обратно. Он же тесть самого Ордынцева, кто в чем станет его подозревать, даже если застукает возле раздевалки сестер оперблока. Взбалмошный старик ищет зятя, что странного?
Компромат был успешно добыт и уничтожен, и Малиновский решил, что опасность позади.
– Но тут судьба познакомила нас с вами, – улыбнулась Гортензия Андреевна, – а вдвоем мы сумели вывести негодяя на чистую воду.
– Ой, да я ничего не сделала, боялась только. Если кто вам действительно помог, так это Кирилл.
– Не скромничайте, Ирина Андреевна. Без вас я бы не справилась, и кто знает, может, мы еще послужим…
Ирина замахала руками:
– Нет уж! Лучше даже и не связывайтесь с такой трусихой, как я. Вы просто не представляете себе, как я боялась.
Гортензия Андреевна покачала головой:
– Отчего же? Прекрасно представляю. И я всегда боялась, и до сих пор боюсь, но смел тот, кто умеет признаться себе в своем страхе и осилить его. От бахвалов, дорогая моя, мало толку, смелым надо быть вовремя, а не до и не после, и вы были.
Вздохнув, Ирина сказала что нет, не была.
Учительница встала и, подойдя к книжным полкам, достала оттуда потрепанный блокнот.
– Я вам сейчас прочту достаточно длинную цитату, которую читаю своим ученикам, напутствуя их перед переходом в среднюю школу. Это слова замечательного товарища, летчика-космонавта, единственного в мире человека, удостоенного высокого звания Героя Советского Союза один раз за подвиг во время Великой Отечественной войны и второй раз за космический полет Георгия Берегового. Итак, слушайте: «Позже, когда я уже добрался до ближайшей деревни, которая, к моей радости, оказалась в каких-нибудь полутора километрах от места аварии, мне вдруг пришло на ум, что опыт, настоящий, подлинный опыт, – это совсем не сумма механически накопленных навыков и знаний; истинный опыт, на который всегда можно положиться, – это прежде всего то, что раскрепощает в критическую минуту сознание, мозг. Нет и не может быть таких рекомендаций или инструкций, которые смогли бы вобрать в себя все разнообразие и изменчивость реальной действительности. К чужому уму нужно уметь прислушиваться, но жить чужим умом нельзя. Нельзя рабски следовать ничьим наставлениям, даже если они аккумулировали в себе опыт сотен и тысяч людей; к ним необходимо относиться критически, с поправками на каждую конкретную ситуацию. Конечно, и знания и навыки необходимы; именно они освобождают мысль от черновой работы, переключая все второстепенное на автоматизм рефлексов. Глупо, разумеется, пренебрегать и чужим опытом, он может упростить задачу, подсказать (но не навязать) одно из приемлемых решений, но решать всякий раз приходится самому. И всякий раз наново». У вас это есть, дорогая Ирина Андреевна, поэтому я в вас верю.
Ирина потупилась, польщенная, и попросила Гортензию переписать цитату: Береговой был летчик-космонавт и имел в виду другое, но для напутствия народных заседателей лучших слов и придумать было нельзя.
Хотела сказать, что для нее главное – дети, но промолчала, боясь, что это ранит Гортензию Андреевну.
– А вы знаете, почему сестры Красильниковы не выдали Малиновского? – вдруг спросила учительница.
– Боялись?
– Нет. Я вам сейчас расскажу. Девушки не просто так работали при абвергруппе, они обе были нашими разведчицами и добывали поистине бесценные сведения, которые Миша Михальчук передавал в партизанский отряд. Особенно ценным агентом являлась Люба, имевшая доступ практически ко всей документации. Надя была еще совсем девочка, ее не тронули, а Люба состояла в связи с немецким офицером, поэтому фашисты ей доверяли, как своей. Я склонна думать, что их соединяло настоящее чувство, но, впрочем, теперь нам никогда этого не узнать. Когда группа отступала вместе с немецкими войсками, Наде разрешили остаться из-за ее небольшой ценности как агента, а Люба отправилась с фашистами и до конца войны снабжала нас информацией, благодаря которой удалось предотвратить не одну диверсию. Представляете, как ей было тяжело? На чужой земле, одна, без родных, без друзей… Если разоблачат, то перед казнью и проститься не с кем будет. Люба выжила, после войны хотела вернуться к мирной жизни, но дома ее не приняли, ошельмовали как немецкую подстилку. Она надеялась на признание своих заслуг перед Родиной, но какое там… Секретность прежде всего.
