Ордынцев пожал плечами:
– Да ничего. Меня ругали, не тебя. И в общем за дело.
– Что ты такого сына воспитал?
– В смысле? Какого такого?
– Ну такого, как я. Гортешка всегда говорит: Ордынцев, что из тебя вырастет? Куда только отец смотрит?
– Костя, никто из тебя не вырастет, кроме тебя самого. Только ты давай действительно поднажми, что ли… Аккуратнее будь и собраннее, а если что непонятно, спрашивай. Представь, я бы на работе тоже все делал шаляй-валяй, в нули бы не выводил…
– Что?
– Ну косточки бы правил так, как ты в своих тетрадках пишешь. Потянул, гипс накинул, и слава богу! Пойдет, не себе! Подумаешь, человек всю жизнь потом будет хромать, мне какая забота?
– Ну так то человек!
– А без разницы! – вскипел Ордынцев. – Любую работу надо делать добросовестно. Понял?
Костя молча кивнул и насупился, чего Ордынцев совершенно не выносил.
– Зайдем в булочную, что-нибудь купим для чая? Помнишь, ты когда маленький был, говорил «два чая»?
В булочной упоительно пахло хлебом и какой-то неуловимой сладостью. Ордынцев взял свежайший городской батон и полкило фигурных пряников. Сумки у них не было, поэтому кулек с пряниками Костя понес в руках, а батон Ордынцев сунул во внутренний карман пальто, предварительно отломив сыну длинную острую горбушку. Подумав немного, он от второй тоже оторвал себе хрустящую пупочку.
Дома их ждал Иван Кузьмич. Тесть не только отремонтировал кран в ванной, но нажарил картошки с луком так, как умел делать только он. Ордынцев, не переодевшись, упал на диван, только сейчас начиная понимать, как сильно устал и измотан.
Костя повис на дедушке, прижался изо всех сил, тот так и передвигался по квартире с внуком на шее.
– Сумчатый дед, – улыбнулся Ордынцев.
– Пойдем ужинать. Я пивка принес.
– Нет слов, Иван Кузьмич, нет слов!
Поев вкусной, как мясо, картошки совокупно с бутылочкой жигулевского, Ордынцев совсем осовел, но надо было серьезно поговорить с тестем.
Он еле дождался, пока Костя наелся и убежал делать уроки, и с трудом стал подыскивать слова, но Иван Кузьмич опередил его.
– Ты как, Володь? Держишься?
Ордынцев развел руками.
– Хочешь, я завтра приду в суд?
– Не стоит. Я только хуже нервничать буду.
– Смотри… А то я могу выступить и сказать, что этот гад до последнего выглядел как мы с тобой. Ничто не предвещало…
– Спасибо, Иван Кузьмич, но не нужно. Вы ж не врач, и ваше суждение в данном случае силы не имеет. Я вас только попрошу… Вы, если что, о Костьке позаботьтесь, пожалуйста.
– О чем речь, сынок! У меня же, кроме вас с ним, никого в жизни-то и не осталось.
– Не мне вас учить, но вы с ним, если что, построже будьте. По-отцовски подойдите… Ну и про меня как-нибудь так скажите деликатно… Хотя не знаю, как можно деликатно объяснить пацану, как его папаша загремел на нары без вины…
Ордынцев поморщился. Понимая, что уделяет сыну преступно мало времени, он старался воспитывать Костю личным примером, убеждал, что работа – это не скучная повинность, не тягостное времяпрепровождение и суровая необходимость, а прекрасное увлекательное занятие, придающее жизни смысл. Это большое счастье – заниматься любимым делом и делать его хорошо, приносить людям пользу. И сын вроде бы это понимал и мечтал, что будет таким же врачом, как папа и дядя Леша Жуков, но что с ним станет, какой переворот в мировоззрении, если он узнает, что отец только прикидывался настоящим врачом, а на самом деле халтурщик и разгильдяй? Разглагольствовал перед сыном о призвании, а работал спустя рукава, стало быть, еще и лицемер.
Ордынцев привык трезво смотреть на вещи, поэтому понимал, что тюремный срок – вполне реальная для него перспектива, и не знал, что больше страшило его – сама несвобода, или что сын узнает правду. Хотелось бы скрыть ее от Костика, только шила в мешке не утаишь, найдутся сердобольные граждане, откроют ребенку глаза на родного батю.
– Иван Кузьмич, вы ведь его к себе заберете? Так, может, и в школу его отдадите там поближе, где про нас никто не знает? Хотя, конечно, жаль будет его отрывать от друзей, и учительница хорошая…
– Разберемся, Володя. Не переживай за то.
Тут в кухню вбежал Костя, и мужчины замолчали.
– Что, сынок?
– Хотите загадку? Я чуть с ума не сошел, пока отгадал!
– Давай!
– Чего у лисицы нет, у вороны две, а в огороде три?
– Буква «о», – сказал Иван Кузьмич почти без всякой паузы.
– Ты знал, дед!
– А вот и нет!
– Да знал!
Ордынцев не хотел, но все же сделал сыну замечание: невежливо обвинять людей, что они лукавят, особенно старших.
Хоть ум его и был занят тягостными мыслями о завтрашнем суде, все равно стало чуть завидно, что дед разобрался в задачке быстрее него и дал ответ, когда Ордынцев даже еще не додумался, что искать надо в названии, а не в понятии.
Вообще, он не раз имел случай убедиться в необычайно остром уме Ивана Кузьмича. Вроде бы обычный работяга на заводе, простой токарь, даже не передовик производства, а эрудиции и сообразительности позавидует любой профессор. Он почему-то не вступал в партию, поэтому при неизменно высоких показателях его никак не отмечали и не продвигали по карьерной лестнице, но тесть и без этого чувствовал себя прекрасно. Он много читал, но почему-то трогательно стеснялся своего широкого кругозора. Делясь каким-нибудь интересным фактом, всегда добавлял «недавно по телику видел», но Ордынцев, после института хоть и сильно уронивший свой культурный уровень, все же мог отличить образованного человека от нахватавшегося по верхам.
Поколение такое… Около года назад у него был пациент, на первый взгляд совершенно обычный мужичок слегка за шестьдесят по фамилии Михальчук. Бедняга попал в больницу в опасные времена – по травме рыскал доцент Тарасюк и в поисках материала для своей диссертации оперировал всех подряд, надо – не надо, а главное – оперировал ужасно. Вообще, хирургическое лечение переломов дело хорошее, но в руках этого товарища риск операции в разы превышал ее возможные выгоды, и Ордынцев по-партизански старался перехватывать у него пациентов, потому что хоть доцент числился сотрудником кафедры, пациенты лежали в отделении, и вся неутешительная статистика обрушивалась на первую травму. Ну и гуманность тоже немножко его толкала на помощь людям, куда без нее.
Помнится, он сделал отличную репозицию тому деду и получил от Тарасюка нагоняй за противодействие научной мысли, но полчаса послушать оскорбления все равно проще, чем потом долго и нудно лечить пациента от какого-нибудь остеомиелита.
Мужичок оказался активным, быстро встал на костыли, и как-то Ордынцев застал его в учебной комнате, где тот изучал наглядные пособия, посвященные разным методам остеосинтеза. Он мгновенно разобрался в технической стороне вопроса и тут же предложил несколько мелких, но остроумных улучшений. Ордынцев и сам имел несколько мыслей на эту тему, и вскоре завязалась интереснейшая беседа. Кроме всего прочего, дед рассказал ему, как подавать рационализаторские предложения, признавшись, что сам получает «за рац» по десятке к каждой зарплате, и то в плохое время, а так, бывает, что и по четвертному выходит. Он оказался заслуженным рационализатором Украины и в свое время, работая на Донбассе горноспасателем, придумал механизм, препятствующий обрыву клети.
