Я дегустировала Шато Д’Икем, а в голове проносились все эти факты. Я могла бы соврать и сказать, что бутылки оставили меня равнодушной или что их репутация сильно приукрашена. И, будь это правдой, мне бы жилось намного проще: душа не гонялась бы за призраками букетов, которые мне больше никогда не доведется попробовать.
Правда в том, что вино оказалось невероятным. Каждый глоток заставал меня врасплох. Более молодые вина пахли апельсином, грейпфрутом, карамелью, шафраном и ванилью; более зрелые приобрели ореховость и тот богатый насыщенный букет, который появляется только с возрастом. Но эти сухие формальные эпитеты не способны в полной мере описать всю гамму ощущений. Мой собеседник, винодел-консультант Дени Дюбурдье, с запалом рассуждал:
– Мой дед никогда не стал бы сравнивать вкус своих драгоценных бутылок с ничтожными плодами, которые можно купить по три франка на местном рынке. «Какая банальщина! – сказал бы он. – Какая пошлость!»
Шато Д'Икем на вкус было, как солнце. Как опыт, который никогда не повторится, которым нужно наслаждаться, которому нужно полностью отдаться. Это вино заставило меня на миг забыть обо всем, кроме того бокала в руке. В память врезались мельчайшие подробности вечера. Я чувствую на пальцах грубое плетение льняной скатерти, слышу голос соседа по столу, рассуждающего о ботритисе: «Волшебный гриб!» Невозможно определить, где начинается и заканчивается вкус Шато Д'Икем и мысленный образ этого вкуса. В то мгновение все вопросы померкли на фоне острого наслаждения букетом и непреодолимого желания впитать его до последней капли.
Но сия встреча породила новый вопрос: если на самом деле мы не можем отличить одно вино от другого или если на нас так легко влияют внешние факторы, то какова все-таки разница? Почему я не могла прийти на La Paulée с бутылкой любого вина за 27 долларов вместо 275 долларов?
Просматривая свои записи с Большой дегустации, я нашла один забытый – или подсознательно вытесненный из памяти – комментарий. Эти были слова менеджера того магазина, где я покупала вино для га-ла-ужина. Потратив на бутылку почти 300 долларов, я была не очень рада их услышать.
– Конечно, – сказал он, когда я уже рассчитывалась, – и у нашего бизнеса есть свой грязный секрет: бутылка вина за тысячу долларов может быть всего процента на два лучше, чем бутылка за 50 долларов. А иногда нет и тех двух процентов разницы.
Глава седьмая
Контроль качества
Леи Микава управляет чуть ли не единственным из связанных с вином учреждений долины Напа, которое не приветствует визитеров. Честно говоря, посторонний человек его даже не найдет. Я, по крайней мере, безнадежно наматывала круги по району.
Я приехала в винный регион Калифорнии и заблудилась на трассе 218, потому что, образно говоря, пребывала в растерянности. Попробовав священное Шато Д'Икем, которого, честно говоря, морально вовсе не заслуживала, и содержимое других мало кому доступных бутылок, я никак не могла найти ответ на казавшийся поначалу совершенно простым вопрос: что значит «хорошее» вино? На тренировках по слепой дегустации я училась отличать классическое шенен-блан от классического пино-гри. Они отличались по типу, но не по качеству, и я не знала, по каким критериям судить, хороши они или нет. Из наблюдений за сомелье, жарко спорящими по поводу тех или иных бутылок, у меня сложилось впечатление, что правильно определить вино гораздо проще, чем решить, насколько оно хорошее.
Почти час я крутилась по гравийным дорогам, безуспешно пытаясь найти исследовательскую лабораторию Леи, где она занимается изучением физиологии сенсорного восприятия и анализирует, что нравится в вине обычным людям, т. е. не винным критикам и не сомелье. Леи занимает должность директора по сенсорным исследованиям в Treasury Wine Estates – одной из крупнейших винных компаний мира, владеющей более чем семью десятками брендов, ежегодно выпускающих свыше 30 миллионов ящиков вина – от щегольского сира, который ваш дядюшка подает к столу на День благодарения, до пино-гриджо в пластиковых бутылочках, которые вы опрокидываете в самолетах. Меня больше интересовали как раз последние. Полная противоположность сокровищам La Paulée.
Энофилы назвали бы большинство бюджетных вин Трежери (Treasury) «плохими». Сама компания называет их «коммерческими» – бутылки стоимостью ниже 10 долларов – или «масстижными» (комбинация «массового» и «престижного») – стоимостью от 10 до 20 долларов. Именно этот виноградный сок в итоге оказывается в большинстве американских желудков. В 2015 году на мировых винных аукционах РХ вроде Пьера заплатили в общей сложности 346 миллионов долларов за вина наподобие Шато Д'Икем. В том же году американцы потратили почти 2 миллиарда долларов только на пять «плохих» вин: Берфут, Саттер Хоум, Вудбридж, Франзиа и Йеллоу Тэйл. Средняя сумма, заплаченная американцами за бутылку, в 2015 году стала рекордно высокой, достигнув 9,73 доллара.
Термины «коммерческое» и «масстижное» достаточно свободно мигрируют в пределах разных ценовых категорий. Бутылка вердехо за 15,99 доллара из биодинамического винодельческого хозяйства семьи Барберани в Умбрии, применяющего исключительно ручной труд, технически может относиться к категории «масстижного». Но данный термин чаще используется конгломератами, производящими вполне конкретный тип коммерческого и масстижного вина: оно не только дешевое, но и создается таким образом, чтобы вкус из года в год не менялся, чтобы напиток сохранял массовую привлекательность и мог выпускаться огромными объемами. Эти вина класса масс-маркет мы видим на полках каждого ликеро-водочного магазина или в ламинированных винных картах сетевых ресторанов. На этикетках часто изображаются какие-нибудь зверушки или «остроумные» названия, на тему которых можно пошутить возле офисного кулера с водой («Мерилин Мерло» и т. п.). И они сводят энофилов с ума. Вина вроде Йеллоу Тэйл изысканны, как «моторное масло со вкусом малины», посетовал однажды приверженец биодинамического виноделия и владелец солидной энотеки Рэндалл Грэм в одной из своих статей. Для элиты это слишком сильно обработанные, лишенные всего природного, что в них было, практически фабричные франкенвина. Их презрительно называют винными напитками, что, как мне предстояло выяснить, вполне соответствовало целям производителей.
Чтобы не полагаться на чье-то субъективное мнение, я хотела найти собственный критерий для определения того, почему эти вина хуже – если они действительно хуже. Мне казалось, что статус винного эксперта предполагает умение определять по букету вина не только то, где, когда и из чего оно сделано, но и то, насколько оно хорошо или плохо, – причем не только определять, но и объяснять словами. Любой разумный человек, пришедший в ресторан, захочет узнать, зачем ему тратить 150 долларов на вино, если за 15 долларов можно получить такое же количество ферментированного виноградного сока, а также оценить качество заказанного напитка. И каждый уважающий себя сомелье должен уметь ему это объяснить.
Но все мои знакомые сомелье отказывались раскрывать свои секреты определения качественного вина.
По их словам, отличное вино нельзя не заметить: оно «как брызги холодной воды на лице» или «ощущение, что ты стоишь на вершине горы». Оно «более интенсивное», «более экспрессивное», в нем «больше вина».
