Два часа я хожу по городу в поисках Алессио, но он либо прячется от меня, либо находится где-то в отдаленных районах города. Надо будет поговорить с ним позже. На рынке Меркато я встречаю Альберту, которая закупается продуктами для больницы.
– Как дела у Суны? – спрашиваю я, пока она выбирает апельсины. Я смахиваю пот со лба, вспоминая о том, что собиралась попросить Тициана принести ей книжку. К счастью, в этот раз женщина не затрагивает эту тему.
– Пьетро отпустил ее домой. Нам нужна была койка из-за кучи раненых во время взрыва… – Она молчит, но я могу представить себе, какой хаос происходит в больнице.
– Нам нужно больше места, но арендная плата, которую Консилио просит за размещение людей в соседних домах, слишком высока, – ругается она. – Они хотят, чтобы дома пустовали и даже готовы их снести, лишь бы не помогать нам.
– Вы платите совету арендную плату? – Я ничего не понимаю.
– А ты как думала, деточка? – Альберта гладит меня по щеке, и я чувствую себя такой наивной, будто мне снова десять лет. – Если бы мы этого не делали, совет бы давно выгнал нас из здания. У семей Консилио есть свои собственные врачи. Их не интересует, что будет с теми жителями Венеции, у кого меньше денег. Разве Пьетро взял бы твои деньги, если бы они не были ему так нужны? – Она передает продавцу апельсины, он взвешивает их и называет цену.
– Почему бы вам просто не арендовать какое-нибудь другое здание в городе? Тогда больным из Каннареджо или Санта-Кроче
[22] не пришлось бы так долго добираться до больницы.
– У нас для этого недостаточно врачей. Алессио еще не готов стать главным врачом больницы. Ему надо поработать еще пару лет.
Я горжусь Алессио и невероятно зла на членов совета. Я гневаюсь на них чуть ли не больше, чем на ангелов, потому что они используют ситуацию против своих же людей. Я понимаю, что людям приходится красть и грабить других из-за отчаяния. Но Нерон де Лука и другие члены Консилио зарабатывают свои деньги на нас, бойцах, и на налогах, которые они то и дело поднимают. Видимо, и этого им недостаточно.
– Его нужно остановить. – Я следую за женщиной к рыбной лавке. – Кто-то должен предпринять меры против Нерона и совета.
– Это очень легко сказать, деточка, но все не так просто. С некоторыми вещами не так-то просто справиться. Мы должны принять это и попытаться извлечь максимум пользы из этой ситуации.
– Но никто не ставит их на место, и они становятся все более жадными.
Альберта смотрит на рыбу, лежащую на льду. Она стоит дорого, но больным нужно что-то более питательное, чем овсянка и бутерброды с помидорами.
– Не стоит связываться с Нероном, – тихо говорит она, улыбаясь продавщице, которая вываливает рыбные потроха из ведра на старую бумагу, заворачивает их и передает Альберте.
– Как дела у твоего мужа, Иза? – спрашивает женщина. – Он уже оправился от своей травмы?
Коренастая женщина одета в фартук. Ее щеки и пальцы покраснели.
– Да. Скажи Пьетро, что мы очень благодарны ему за это. Если бы я его потеряла… – Голос женщины дрожит.
– Но ты же не потеряла, – прерывает ее Альберта. – Ему стоит быть осторожнее.
Иза передает женщине еще два куска рыбы. На этот раз свежей.
– Пусть только попробует хоть раз скрыть от меня, что он ранен.
– Он просто не хотел, чтобы ты за него волновалась. Рана слишком быстро воспалилась. Он явно не впервые зацепился ногой за крюк.
– Я бы волновалась куда больше, если бы он умер.
К прилавку подходит следующая покупательница. На ней белые льняные брюки и яркий шелковый топ. Эта одежда явно попала к ней от контрабандистов. За женщиной стоит телохранитель, который хмуро на нас смотрит, и служанка с корзиной, заполненной почти до краев. Богатые, красивые и привилегированные – они все еще существуют. И они смотрят на нас сверху вниз. Женщина указывает своим острым, накрашенным пастельным цветом ногтем на рыбу и требует, чтобы продавщица разделала ее. Затем она поднимает голову и смотрит на меня. Я закатываю глаза:
– Фелиция, с каких пор ты гуляешь среди простых людей?
Она неуверенно вздрагивает, не зная, что сказать, но потом ее губы искривляются в высокомерной улыбке:
– Привет, Мун! А ты все такая же хамка. Никак не научишься закрывать свой рот? Не очень умно с твоей стороны говорить каждому человеку все, что ты о нем думаешь. Видимо, со временем это только усугубляется.
Обаятельна, как всегда. Я пристально смотрю на нее:
– Могу позволить себе хоть какую-то свободу.
Фелиция пожимает плечами:
– Как хочешь. Тебе же не нужны мои советы.
– Верно. Так, а почему ты сама ходишь за покупками? Неужели ты отправила своих слуг в больницу, чтобы они помогали раненым?
Ее щеки покраснели. Она выглядит так же, как когда синьор Росси спрашивал ее об истории республики на уроке, и весь класс знал, что она списала домашнее задание у меня незадолго до начала занятий. В истории она никогда не смыслила. Ну, зато ей в отличие от меня хорошо давалась математика. Мы отлично дополняли друг друга раньше. Тогда мы были лучшими подругами.
– Мы ждем ангелов на ужин, – объясняет она. – Поэтому я решила потрудиться сходить за покупками самостоятельно. Хотя тебя это совсем не касается, мы будем кормить их не только оливками с хлебом.
Ей стоило бы подмешать яд в их еду. Наверное, лучше оставить эту мысль при себе.
– Твой отец уже хвастался мне твоей встречей с Нуриэлем. Правая рука Михаэля – тебе, наверное, очень повезло, – говорю я спокойно. Не могу ничего поделать с этим, но мне немного жаль ее. Каким же ключом, по мнению ее отца, она может быть? Ключом жертвенности? Я с трудом сдерживаю улыбку.
– Ты точно не ключ, Фели, – пытаюсь я образумить ее, используя уменьшительную форму ее имени. – Не впутывайся в эти игры. Твой отец тебя просто использует.
Когда мы были детьми, мы были неразлейвода. Но с тех пор прошла уже целая вечность. Это происходило еще до того, как Нерон с матерью начали конфликтовать.
Фелиция откидывает свои искусно заплетенные каштановые волосы назад.
– Почему нет? Я не хуже, чем остальные девочки, которых они проверяют. Откуда тебе знать? – На мгновение ее ухоженное лицо будто куда-то ускользает. Я вижу страх в ее глазах и сочувствую девушке еще больше. Конечно, она чисто теоретически может быть ключом, все возможно. Но я надеюсь, что это не так. Ее отец хочет, чтобы она была мила с Нуриэлем. Он наверняка думает, что ангел придет ей на подмогу во время испытания ключей. Но как долго девушке придется ему потворствовать? При мысли об этом мне хочется засунуть два пальца в рот. Фелиция хотела стать пилотом, когда была ребенком. Мы вместе бегали по самым темным улочкам Венеции и часто терялись. Но с ней рядом я никогда не боялась, что мы заблудимся, где бы мы ни были. На ее ногах были синяки, потому что она дралась с мальчиками в школьном дворе. Она была храброй. Неужели Фели ничего не помнит? Вдруг ее воля подавлена? Неужели от ее разума ничего не осталось?
