Конечно, в крупных городах, вроде Лондона, такого обычая не существовало. Но вплоть до самого начала промышленной революции такие крупные города были гиблыми местами. Не было даже речи о восстановлении городского населения после смертей от эпидемий. Они существовали лишь благодаря постоянной иммиграции из деревень. Даже в Соединенных Штатах, где плотность населения была гораздо ниже, а города, следовательно, менее перенаселены, смертность в городах была выше, чем в деревнях. Насколько мне известно, нет никаких исследований брачных обычаев, которые показывали бы, происходило ли в деревнях спаривание неродственных особей или же родственников. Тем не менее маловероятно, что инбридинг был широко распространен в большинстве районов. Возвращаясь к литературной теме, замечу, что горные поселения на юге страны, которые были достаточно изолированы, часто изображаются в произведениях как места с психически неполноценными жителями.
Тогда какое отношение это все имеет к благотворительности в Китае? На первый взгляд, не большое, но если учесть гены, то это вполне объяснимо. Во-первых, ген не мыслит, но зато до некоторой степени управляет мозгами мыслящих субъектов. Типичный пример – половое влечение, которое свойственно многим животным, наделенным мозгом различных размеров, скажем – человек и бабочка. Но сексуальное влечение – это не единственный случай, когда мозг находится под контролем генов. Готов поспорить, что наши благотворительные импульсы, от подарков своим детям до передачи благотворительных взносов миссионерам, пытающимся обратить в свою веру дикарей, находятся под влиянием генов.
Естественно, гены не делают тщательных расчетов, но они оказывают влияние. Вернемся к тому биологу, который сказал, что готов рискнуть своей жизнью (с вероятностью погибнуть чуть менее 50 %) для спасения брата от неминуемой смерти. В результате такого поступка число его прямых потомков сократится. Итак, количество большинства его генов в следующем поколении будет меньше, чем если бы он не совершал этого самопожертвования. Однако количество конкретного гена, который толкнул его на этот поступок, вырастет по сравнению с ситуацией, в которой он просто преследовал бы эгоистичную цель. В некотором смысле данный ген находится в состоянии войны с другими генами, которые он несет. Можно было бы ожидать, что существует некая защита от таких генов в остальной части генной цепочки, но, насколько мне известно, этот вопрос остается невыясненным. В любом случае исследовать такое нелегко.
Это говорит о том, что наши гены поручат нам совершить некую жертву ради близких родственников. А что же насчет более дальних родственников? Ген, приказавший принять пятидесятипроцентную вероятность смерти ради спасения троюродного брата, был бы довольно быстро устранен из популяции. С другой стороны, как сказал бы биолог: «Вероятность гибели один к четырем ради спасения кузена была бы платой за конкретный ген». Конечно, большинство животных и, если на то пошло, большинство людей не располагают очень точными сведениями о своих дальних родственниках, поэтому их гены вряд ли могут быть проинформированы об отношениях родства и, следовательно, «решить», ради кого именно они должны принести жертву.
Но это касается родственников, а не абсолютно незнакомых людей, живущих в Китае. Как объяснить поведение тех, кто делает пожертвования, мотивированные вероятностью того, что тот генофонд, который у них есть, будет сохраняться бесконечно долго, чтобы принести пользу некоему незнакомцу в Китае? Для ответа на этот вопрос мы должны вернуться назад и проанализировать, как тогда человек жил в небольших группах, редко вступая в контакт с другими подобными группами. И здесь мы возвращаемся к факту необходимости экзогамии во избежание опасности кровосмешения и сохранения опасных генов.
Присмотримся к жителям небольшого племени людей (или шимпанзе), среди которых практиковался аутбридинг. Допустим, что мужчины всегда уходят из своего племени по достижении ими зрелого возраста. После этого они присоединяются к другим соседним племенам, но иногда удаляются гораздо дальше. В результате этого процесса некие индивиды в племени будут иметь не только некое родство с другими членами племени, но и более слабые родственные отношения с соседним племенем. Между тем в этих племенах также практикуется экзогамия, поэтому человек должен иметь некую разумную вероятность – возможно, один к тридцати двум – для обмена генами с кем-либо в соседнем племени. Эти отношения будут продолжаться и на большем расстоянии с постепенным уменьшением количества общих генов.
Но если вернуться к временам, когда человеческий род развивал свою нынешнюю генетическую структуру, люди просто не знали о существовании племен за пределами тех, что находились достаточно близко. Таким образом, гены могут «думать», что все люди разделяют некоторые из их генов для того, чтобы приносить жертвы, которые позволят сохранить существование генов в природе. По этой причине нами движет побуждение дать хоть что-то людям, страдающим далеко от нас. Наши знания о степени родства будут постепенно снижаться с увеличением расстояния. Естественно, гены не думают, но некий ген, который был в этом задействован, будет сохранен – конечно, не он сам, а его дубликаты. Отметим, что ген, поручивший своему хозяину принести жертву ради другого существа, у которого может иметься дубликат этого гена, приведет к увеличению общего количества таких генов в популяции, но уменьшит вероятность того, что он сам будет присутствовать в следующем поколении. Это также уменьшит вероятность того, что другие гены, с которыми он имеет общего носителя, будут присутствовать в следующем поколении. Если такие гены были часто повторяющимися и сильными в данном виде, можно предсказать, что сам вид прекратит свое существование. Итак, чтобы ген сохранился, он должен избегать убийства слишком большого количества своих хозяев. Так как человеческий вид все же существует, наши гены отзывчивости, должно быть, спаслись от этой ловушки.
Все это выглядит очень сложно, но так оно и есть в действительности. Тем не менее это объясняет, почему мы можем приносить жертвы ради очень-очень далеких людей. Повторим сказанное мною ранее: когда я разговариваю с людьми об этом, оказывается, что им очень трудно признать само существование подобной проблемы. Они, как и я, идут на такие же жертвы и испытывают от этого удовлетворение.
Выше я цитировал Дэвида Юма по поводу вещей, что приносят нам чувство удовлетворенности, будучи благом для нас самих. Кажется, мне удалось привести пример, когда это не так. Но все же большинство людей, с которыми мы обсуждали этот вопрос, придерживаются мнения, что дело обстоит гораздо проще, так как они получают удовольствие от приносимых ими жертв. У них обычно даже и не возникало мысли об их эволюционном значении. Во многих случаях они, похоже, считают, что простое чувство удовлетворения, которое они получают, когда приносят жертву, является доказательством того, что жертва желательна не только для получающего, но и для дающего.
Когда они доходят в своих рассуждениях до этого момента, то обычно говорят, что такие жертвы или дары выгодны тому, кто их приносит или дарит, так как он может получать реципрокные дары, которые будут больше первоначального дара. Это, конечно, поднимает вопрос, почему человек, возвращающий больше, чем он получает, не отсеивается эволюцией. И вновь я обнаружил, что большинство людей считают этот вопрос и саму проблему ошибочными. Во всех этих случаях кто-то отдает больше, чем получает сам. Простейший дарвиновский отбор должен устранить такого рода положение, но этого не происходит.
