Наверное, ничто так не повлияло на провал «банды восьми», как их решение провести транслировавшуюся по телевидению пресс-конференцию, на которой журналистам позволено было задавать любые вопросы. Янаев что-то мямлил и на вид был пьян. Не только Павлов, но и Язов с Крючковым отсутствовали. ГКЧП не смог эффективно использовать государственное телевидение, зато позволил свободно работать иностранным тележурналистам. Некоторые сотрудники центрального телевидения смогли пустить в эфир кадры протестующих против путча в Москве и Ленинграде людей, позволив всей стране увидеть то, о чем в КГБ и Министерстве обороны, центральном правительстве и партийном аппарате уже знали из трансляций CNN. Не были отключены даже важнейшие телефонные линии. Вот как описывал очевидец событий Е. Т. Гайдар действия «шефа» незадолго до того созданного российского КГБ В. В. Иваненко: тот «непрерывно связывается по телефону с командирами Московского военного округа, внутренних войск, частей КГБ. Говорит примерно одно и то же: звоню по поручению Ельцина, не ввязывайтесь в это дело, держите личный состав и технику в расположении частей...». То же самое делал генерал К. И. Кобец, которого Ельцин назначил «министром обороны» России.
По наблюдению российского комментатора, «второй эшелон власти остался в стороне». То же сделала и большая часть первого эшелона, несмотря на свое сочувствие идее сохранения Союза. Главный аналитик КГБ Николай Леонов пишет о «растерянности и замешательстве среди старшего генералитета», добавляя: он знал, что путч обречен, с того самого момента, как увидел трансляцию пресс-конференции ГКЧП. Другой высокопоставленный офицер КГБ с горечью заметил: «Собрались трусливые старики, ни на что не способные… Попал я, как кур в ощип». Секретный список подлежащих аресту лиц, составленный ГКЧП, насчитывал 70 имен, в основном видных «демократов», к которым путчисты относились с презрением. После начала переворота задержано было только пять человек. Для сравнения: во время введения военного положения в Польше в 1981 году за одну ночь в тюрьмы было отправлено около 5 тысяч оппозиционеров из «Солидарности». Тем, кто склонен рассуждать о «безжалостности» заговорщиков, можно напомнить, что кабинет Янаева в Кремле когда-то принадлежал Берии, а кабинет Павлова— самому Сталину.
Уже 18 августа, в воскресенье, министр обороны Язов в ответ на вопрос заговорщиков о дальнейших действиях взорвался: «У нас нет плана!» Крючков, по его воспоминаниям, ответил: «Но почему же, есть у нас план». «Но я-то знал,— вспоминал Язов,— что у нас ничего нет, кроме этих шпаргалок, которые зачитывались в субботу…» 68-летний Язов был дважды ранен на Второй мировой войне. К тому времени Язов прослужил в Советской Армии уже более полувека, и все для того, чтобы наблюдать крах Варшавского блока и распад Советского Союза. 19 августа ядерный чемоданчик с кодами запуска советского стратегического арсенала был отобран у Горбачева и передан в Министерство обороны, где находился второй такой же. Отчаяние или гнев вполне могли бы вызвать у Язова и руководителей Генерального штаба мысль о том, чтобы нажать на несколько «кнопок», оказавшихся в их распоряжении. Вместо этого утром 21 августа Язов собрал высший командный состав, чтобы отдать приказ об отводе войск в казармы.
Потерпев поражение, путчисты решили лететь в Крым и добиваться встречи с человеком, которого за три дня до того они изолировали,— Горбачевым. Даже зачинщик заговора Крючков решил не искать убежища в какой-нибудь дружественной стране, а вместе с остальными принять участие в этом покаянном визите. Этот ветеран КГБ был непосредственно причастен кровавому подавлению венгерского восстания в 1956-м и десятилетней военной операции в Афганистане. При этом он всегда оставался на вторых ролях. На рассвете 22 августа он был доставлен в Москву в самолете Горбачева и арестован российскими властями. Из тюрьмы Крючков писал Горбачеву, умоляя его о встрече: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Огромное чувство стыда— тяжелого, давящего, неотступного— терзает постоянно… Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние».
На пресс-конференции после возвращения в Москву Горбачев поблагодарил президента России за свое освобождение и, к всеобщему удивлению, стал защищать Коммунистическую партию. Ельцин вскоре публично— к смущению Горбачева— предъявил ему доказательства участия партии в путче и объявил о прекращении ее существования. Поскольку высший законодательный орган Союза не смог быстро прервать летние каникулы и, собравшись, осудить путч, президент СССР не видел альтернативы его роспуску. «Охота на ведьм» и деморализация парализовали исполнительную власть Союза, в том числе КГБ и Министерство обороны, где преобладал «бедлам». Под давлением Ельцина Горбачев признал независимость Литвы, Латвии и Эстонии. Вместо того чтобы спасти Союз, путч радикально ускорил его развал.
Национальные деревья и обвал Союза
Хотя массовое сопротивление путчу со стороны вышедших на улицы людей было и в Ленинграде, начало официальному мифу о победе «демократов» над коммунистами было положено речью, которую Ельцин произнес в Москве, забравшись на танк, перешедший на сторону защитников Белого дома. Этот миф— лишь полуправда, маскирующая истинный смысл произошедшего. Задолго до начала путча свобода СМИ и альтернативные выборы прочно вошли в политическую жизнь страны. Монополия Коммунистической партии пришла к концу, а переход к рынку волей-неволей становился неизбежным. Конечно, Горбачев сопротивлялся безоговорочному введению рыночной экономики и упрямо цеплялся за партию. Но те, кто обвинял его в сопротивлении неизбежному, забывают, что важным следствием приверженности обновленному социализму было его нежелание применять всю мощь советского военно-репрессивного аппарата. Сдвиг Горбачева вправо в ноябре 1990-го был вызван его дезориентацией и давлением со стороны КГБ и военных. Но его выжидательная позиция, в том числе неоднократные распоряжения спецслужбам и военному руководству готовиться к введению военного положения, по сути, парализовали тех и других вплоть до лета 1991-го, когда советская элита в Москве начала относиться к России и ее президенту с заметной лояльностью.
Поначалу Ельцин разыгрывал против Горбачева российскую карту без намерения разрушать Союз. То же можно сказать и о консервативном крыле Коммунистической партии, представители которого создали в июне 1990-го Коммунистическую партию Российской Федерации. Эти противники Ельцина поддержали российскую декларацию о суверенитете, увидев в ней возможность подорвать роль Горбачева и тем самым (как они считали) сохранить Союз. В результате декларация получила поддержку подавляющего большинства российских законодателей. Даже ельцинская кампания за введение президентского поста в России в 1991-м предполагала, что российский президент не заменит союзного, а лишь заставит Горбачева признать его приоритет. Естественно, новые институты (парламент и президент России, но не КПРФ) фатальным образом повлияли на судьбу Союза. И как только успех Ельцина в создании новых, республиканских институтов власти стал очевидным, он обрел в среде элиты поддержку не только крохотной группы наивных и неопытных «демократов», но и представителей многочисленной советской бюрократии, увидевших шанс сохранить или даже укрепить свою власть.
