Исторически в либерализме— правовом устройстве, приспособленном для защиты частной собственности и гражданских прав тех, кто признается гражданами государства,— провозглашение естественных гражданских прав уживалось с рабством и колониализмом. Лишь с большим опозданием и после серьезной борьбы правовая защита, право на свободное создание ассоциаций и избирательные права были распространены на всех мужчин, а в конце концов и на женщин. Но несмотря на все свои пороки, либерализм, как сказал бы Алексис де Токвиль, важнее для создания жизнеспособного государства, чем демократия. Демократически избранные должностные лица в многопартийных системах очень часто ведут себя подобно диктаторам, если они не ограничены либеральным порядком, то есть верховенством закона. Этот порядок включает в себя сильный парламент, контролирующий расходование средств, стабильную разработку и принятие эффективных законов; авторитетную судебную власть, способную интерпретировать принимаемые парламентом законы и руководствоваться ими; и, как правило, профессиональную исполнительную власть, последовательно реализующую законы. Все эти институты, в свою очередь, обеспечивают влияние гражданского общества. Иными словами, либерализм предполагает не свободу от правительства, а постоянный и жесткий контроль власти за соблюдением правил в частной сфере и контроль над самой властью. Коротко говоря, либеральный порядок, как это становится ясно из его отсутствия, означает не просто представительное, но и эффективное политическое устройство, которое в иерархическом мире современной мировой экономики является геополитическим императивом для достижения высокого уровня благосостояния граждан.
Советская система служила мощным щитом, ограждавшим страну от диктата мировой экономики. Но такая изоляция не могла продолжаться вечно, и когда она закончилась, ее последствия оказались особенно разрушительными. При этом, поскольку в основе коммунистического режима лежала государственная монополия на собственность, СССР принципиально отличался даже от авторитарных разновидностей исторического либерализма тем, что в стране просто не существовало ни законов, ни традиции правового обеспечения законных сделок между действующими в собственных интересах частными лицами. Конечно, в советском государстве было огромное количество законов, обширная система судов и юристов, которые помимо прочего предлагали защиту частным лицам, пострадавшим от действий властей. Однако бесчисленное множество распоряжений исполнительной власти, многие из которых были секретными, утверждали главенство административной нормы над законом, и исполнительная власть, подобно тому как она доминировала над властью законодательной, имела на руках все козыри, чтобы побить и любое судебное решение. Советским Союзом правили люди, а не законы. Именно поэтому советская исполнительная власть с таким трудом контролировала самое себя.
Российская приватизация должна была создать динамичное общество и уменьшить чрезмерную численность и власть государственных чиновников. Но именно представители деспотической и ничем не ограниченной государственной власти на всех ее уровнях взяли на себя проведение как этой наиболее масштабной в истории приватизации (по состоянию на 2001 год она еще не закончилась), так и других ключевых направлений экономических преобразований. Связь между исполнительной властью и контролем над собственностью и ресурсами не только не была разорвана, но еще более укрепилась. Это позволило ей отодвинуть в тень парламент (несмотря на то, что у того формально было право бюджетного контроля) и свело российскую политику к драке за получение кабинетов и последующее обогащение— независимо от идеологии дерущихся. И поскольку избранные или назначенные должностные лица в гораздо большей степени, чем в советские времена, включались в погоню за личным обогащением, существовавшая в Советском Союзе приверженность общественным интересам— здравоохранению, образованию, социальному обеспечению— стремительно исчезла, деморализуя, а не вдохновляя общество.
«Приватизация» государственных должностей и игнорирование общественных интересов являлись одновременно причиной и следствием краха СССР. Им сопутствовали текучесть и недолговечность политических структур. С конца 1980-х новые политические «движения» создавались едва ли не еженедельно. К концу 1990-х в России было почти 100 зарегистрированных «политических партий», из которых только одна была настоящей организацией общероссийского масштаба— КПРФ, являвшаяся пережитком былой эпохи. В стране также было почти четверть миллиона зарегистрированных негосударственных организаций (пока принудительная «перерегистрация» не урезала их количества до все еще колоссального числа в 100 тысяч). При этом, несмотря на всю стартовавшую еще в горбачевские времена шумиху по поводу «укрепления гражданского общества», ни одна из общественных ассоциаций своей силой и влиянием не могла сравниться с организациями советских времен, которые некогда создавались и поддерживались государством. Не имея корней в обществе, власть оказывалась слабой, но при этом ничем не ограниченной (если не считать ее собственных запутанных структур и своекорыстия чиновников). Все это сильно мешало не только созданию либерального, рыночного общества, но и претензиям любого потенциального авторитарного лидера, будь то Борис Ельцин или его тщательно отобранный, а затем избранный президентом преемник— Владимир Путин.
Большинство наблюдателей фиксировалось на личных слабостях Ельцина (уходя в отставку немного раньше положенного срока, тот принес за них публичные извинения); на мошенничестве «олигархов» (как неверно назвали нечистых на руку и при этом жаждущих публичности дельцов); на не менее отвратительных псевдонационалистах (которые, несмотря на свою организационную слабость, также привлекали постоянное внимание СМИ); на предполагаемом упорном сопротивлении реформам со стороны парламента, как считалось контролируемого коммунистами (на самом деле озабоченные своими привилегиями депутаты исправно голосовали за инициативы Кремля); на приходе к власти бывшего сотрудника КГБ Путина (прагматика, поначалу робко пытавшегося как-то упорядочить окружающий хаос). Примечательно, что аналитики при этом почти полностью игнорировали главное— многочисленные институты и повседневную работу структур исполнительной власти. Об этом мало думали даже те из наблюдателей, кто считал, что решить многочисленные проблемы страны должна исполнительная власть. Между тем именно здесь и следует искать главное препятствие для успешных «реформ» (если под ними иметь в виду нечто приближающее страну к либеральным порядкам). Как же неэффективная государственная власть собиралась решать эти проблемы, если именно она была главной из них?
Хромая президентская система
Вернемся в середину 1989 года, когда в Советском Союзе появился на свет первый законодательный орган, заслуживающий такого названия. Это была громоздкая двухуровневая структура, состоящая из Съезда народных депутатов (что-то вроде постоянно действующего Учредительного собрания) и небольшого «рабочего парламента»— Верховного совета, члены которого избирались Съездом. Важно отметить, что Съезд получил право утверждать в должности кандидатов на пост премьер-министра, вносимых председателем Съезда (Горбачевым), премьер же после утверждения представлял депутатам кандидатов в члены правительства. В ходе этой процедуры даже министр обороны Язов и председатель КГБ Крючков должны были предстать перед Съездом и ответить на вопросы депутатов. Оба будущих путчиста были утверждены, но случалось, что кандидаты в министры отвергались. Кроме того, Съезд имел право вызывать министров и требовать у них отчета. Законодатели также имели возможность создавать комиссии для расследования случаев применения исполнительной властью силы. Все это были следствия горбачевского призыва к созданию «правового государства» (понятие, родственное европейскому Rechtsstaat).
