Еще до распада Союза Верховный совет РСФСР принял постановление «О концепции судебной реформы», наметившее, как привести российские законы и судебную практику в соответствие с международными нормами. «Концепция» предполагала установление судебного контроля над милицией, следователями и прокурорами, институционализацию презумпции невиновности и права не давать против себя показаний, отмену обвинительных функций судей и введение суда присяжных. Принятые в июле 1993 года изменения в прежний закон «О судоустройстве» воплотили некоторые из этих целей (например, воссоздав дореволюционные суды присяжных, введенные в качестве эксперимента в девяти из 89 российских регионов). Кроме того, Конституция 1993 года урезала юрисдикцию прокуратуры, хотя уже в 1995 году дополнения к закону «О прокуратуре в Российской Федерации» вернули ей широкие полномочия по надзору за государственной властью. И это при том, что многие прокуроры просто пропускали судебные заседания, вынуждая судей допрашивать подсудимых и превращая их тем самым из нейтральной стороны в обвинителей. Прокуроры в еще большей степени, чем судьи, имели обширные правовые полномочия, хотя и те и другие были подвержены политическому давлению и, учитывая мизерность их зарплат, коррупции.
Как и на протяжении всей истории России в Новое время, некоторое количество высших чиновников, работавших в правовой области, руководствуясь представлением о России как о части Европы, продолжало продвигать идею правовой реформы. Они стремились к тому, чтобы российская судебная система соответствовала конституционному порядку и новым условиям, диктуемым развитием частной собственности. Верховный суд, существовавший с советских времен, сохранял общий контроль над всей судебной системой, и суды высших инстанций проявляли мало уважения к решениям низших судов, принимая кассационные решения даже по поводу установленных фактов. В то же время советская система решения хозяйственных споров, Государственный арбитраж, была преобразована в арбитражный суд, а в соответствии с другим новшеством был создан Конституционный суд. Хотя в 1993–1994 годах его деятельность была приостановлена Ельциным, а после возобновления работы в феврале 1995 года полномочия были урезаны, этот суд продолжал нащупывать возможности для принятия авторитетных решений по поводу Основного закона страны. Формирование этой трехчленной судебной системы сопровождалось принятием множества новых законов и ростом численности профессиональных юристов, хотя их все же было явно недостаточно, не говоря уже о качестве их подготовки. Так, несмотря на упразднение должности народных заседателей (непрофессионалов, участвовавших в деятельности судов вместе с судьями), многие из них были отобраны в качестве судей. И хотя на протяжении 1990-х годов ничтожное прежде количество российских судей выросло почти втрое— с 6 до 17 тысяч, в стране все еще приходилось по одному судье примерно на 7 сотрудников госбезопасности.
Финансирование судов, не имевшее собственной строки в бюджете, было случайным и совершенно недостаточным. Как и большинство федеральных служащих (за исключением госбезопасности), судьи были зависимы от региональной исполнительной власти в том, что касалось помещений, бытовых удобств и так далее. «Президентская» Конституция 1993 года предоставила президенту право представлять кандидатов в высшие судебные инстанции и назначать судей всех федеральных судов, но понятие «федеральный» не было определено; Ельцин трактовал его в смысле «всех судов Российской Федерации», но многие региональные руководители сами назначали местных судей и даже в одностороннем порядке перестраивали на своих территориях саму судебную систему. Планы по созданию межрегиональных федеральных судов остались нереализованными. Все это еще более увеличивало и без того бросавшуюся в глаза разобщенность российского правового пространства. Даже решения Конституционного суда не всегда легко было исполнить за пределами Москвы (или внутри Москвы, если они касались столицы). Выполнение судебных решений вообще оставалось серьезной проблемой, а борьба с организованной преступностью оправдывала предоставление сотрудникам силовых ведомств противоречивших курсу на защиту гражданских прав экстраординарных полномочий по розыску и задержанию подозреваемых. Кроме того, даже многие благие по намерениям законы были очень плохо сформулированы.
Унаследовавшая институты советских времен и столкнувшаяся с тяжелыми вызовами реальности, российская правовая реформа буксовала. Страна переживала колоссальный рост судебных дел (в середине и конце 1990-х в суды поступало в среднем около 5 миллионов гражданских и миллиона уголовных дел ежегодно). Однако многие нуждавшиеся в правовой защите граждане искали удовлетворения не в судах с их обязательными (и дорогими) адвокатами, а направляя, как в советские времена, бесплатные жалобы в местную прокуратуру или через личные связи. «Спрос» на закон не всегда удовлетворялся. При этом и растущее число взяток, и даже нападения на судей и здания судов парадоксальным образом демонстрировали резко увеличившуюся значимость хилой и осажденной со всех сторон правовой системы. И хотя закон в России, оставаясь источником непредсказуемости, так и не стал работать как набор универсальных и последовательно применяемых норм, неизбежны были новые попытки осуществить правовую реформу, обусловленные отчасти интересами бизнеса, а отчасти прагматичным желанием увеличить конкурентоспособность российской экономики на мировом рынке.
Институциональная каша
Поборники «реформ» внутри и вне России, именуя себя не иначе как «демократами», а своих противников— «коммунистами», тем самым затемняли важнейший из аспектов того, что произошло с остатками советского государства. Распад СССР не сопровождался массовым исходом прежних функционеров из зданий, в которых располагались государственные органы коммунистической эпохи. Наоборот, все эти здания были по-прежнему плотно населены прежними чиновниками, а многие учреждения получили дополнительные обширные площади. Распад благополучно пережили не только огромное количество государственных служащих, но и существовавшие десятилетиями управленческие практики и многие государственные институты. И подобно тому, как причины и обстоятельства краха коммунистической системы предопределили формы постсоветской реальности, чиновники и институты советской эпохи, как жуткие «пережитки прошлого», определяли размах и темп любых реформ. Разумеется, в 1990-х создавались и многочисленные новые институты. Но даже укомплектованные служащими, не имевшими или почти не имевшими отношения к компартии или советскому государству, новые исполнительные органы несли на себе неизгладимую печать коммунистической и даже царской эпохи.
Критики «реформ» были правы: Россия действительно обладала собственными традициями. Но неизменный мотив их рассуждений о том, что, следуя западным рецептам, Россия себя разрушит, базировался на ошибочном отождествлении реформистской риторики с институциональной реальностью. Настаивая, что страна должна идти своим «путем», они как будто не замечали, что именно это она в основном и делала. Умалчивали эти критики и о том, что в далеком от сентиментальности мире могущественных либеральных держав «защита» российских институциональных традиций обрекала их народ на существование, очень далекое от чаемого ими самими благосостояния. Любая культура уникальна. Даже в странах Большой семерки (ставшей после присоединения России в 1997 году Восьмеркой) институты очень сильно различаются между собой. Но либо в стране есть— в той или иной форме— эффективная государственная власть, либо ее нет. Либо страна располагает той или иной версией сильной судебной системы, способной гарантировать господство закона, права собственности и ответственность чиновников, либо нет. Либо в стране есть надежная банковская система, которая может обеспечить гражданам доступные кредиты, либо ее нет. В России всего этого не было. А международная иерархия держав (известная под названием мировой экономики), не делая скидок на культуру, наказывала ее за отсутствие эффективных вариантов всех этих институтов. В результате вся экономика страны оценивалась в сумму чуть большую, чем одна американская система здравоохранения (350 миллиардов долларов).
