Институциональный пейзаж России образца 2000 года не поддавался простым определениям. Она была демократическим, но не либеральным государством. У нее был всемогущий согласно конституции и на практике ограниченный в своих возможностях президент (на самом деле— более двух десятков президентов). У нее был неистовый и громогласный парламент, депутаты которого частенько риторически сожалели о коммунистических временах. Она строилась как федерация без федеральных зданий в регионах, зато с региональными чиновниками, наполнявшими верхнюю палату парламента (пока в 2000 году они не были изгнаны оттуда Путиным и Думой). У нее были невероятно разбухшие органы безопасности и куцая судебная система. У нее был головоломный лабиринт неисполнявшихся законов, но отсутствовали законы самые необходимые. Ее элита находилась под постоянной нелегальной слежкой, но вела себя все более и более нагло. На юридические факультеты ее университетов существовал огромный конкурс, при этом за поступление на них брались и самые высокие взятки. Ее наиболее коррумпированные политики громче всех обличали коррупцию, так что их беспрерывные обличения лишь способствовали ее разгулу, убеждая чиновников, что взяточничество— столь всеобщее явление, что сопротивляться ему нет никакого смысла.
Парадоксы постсоветской России нигде не были так очевидны, как в средствах массовой информации. В 1990-е годы в стране выросли динамичные, хотя и противоречивые медиа. Однако то, что в российских СМИ именовалось «новостями», на самом деле очень часто представляло собой проплаченные заказные материалы, замаскированные под новости. Столь удобная для заказчиков практика могла бы напомнить американские развлекательные СМИ, однако в России ради достижения коммерческих или политических целей можно было за сходную цену приобрести часть новостной колонки в газете или эфирного времени в новостной телепрограмме и таким образом без всяких ссылок на спонсорство разрекламировать себя и очернить своих врагов— причем в тех же самых СМИ, которые на протяжении 1990-х умело и бесстрашно разоблачали лживость официальных сообщений о войне в Чечне или финансовые махинации сильных мира сего. Не менее парадоксально, что руководство главного «частного» телеканала, НТВ, одного из самых видных в стране поборников либерального, рыночного устройства, считало возможным брать кредиты в сотни миллионов долларов и просто не возвращать их. Когда же с помощью сложной комбинации кредитор (Газпром) и путинский Кремль попытались заставить канал платить по счетам, всем показалось, что дело вовсе не в принципе святости договора, а в том, что власть пытается уничтожить своих главных критиков. На самом деле отделить одно от другого невозможно. Свобода СМИ, как и любое другое право, может быть защищена, только если финансовая сторона их деятельности прозрачна и легальна.
Тот факт, что даже лучшие российские газеты и телеканалы торговали своей репутацией за наличные или ради политических выгод, был широко известен. Однако они продолжали считаться важным элементом общественной жизни. И хотя со временем СМИ все больше переходили под контроль государства и подвергались политической цензуре, они по-прежнему оставались для многих других бывших союзных республик единственным источником заслуживающей доверия информации. Подобным образом в России по-прежнему проходили выборы, и хотя они совсем не были свободны от финансового и политического давления, они все же фальсифицировались не в такой степени, как в Беларуси или Средней Азии. Приход в Россию демократии без либерализма немало способствовал развитию хаоса и антилиберальных черт в государстве, но также обеспечил важные политические рычаги для реформ. Таков был противоречивый итог попыток создать новые институты, имея в качестве строительного материала институты старые, причем в условиях, когда перед страной, в отличие от других государств Восточной Европы, не стояла задача быстро трансформироваться для вступления в Евросоюз. Путин и значительная часть политического истеблишмента гораздо больше были озабочены прерогативами государства, чем индивидуальными правами собственности или гражданскими свободами. Однако в конечном счете именно желание на равных соперничать с крупнейшими либеральными державами сохраняло вопрос об институциональных реформах на повестке дня российской власти.
Несмотря на все многообразие перемен, постсоветский социальный и политический ландшафт был обильно усеян массивными обломками старых времен. Особенно это касалось прежней элиты: многочисленного слоя директоров предприятий, обросших во времена плановой экономики обширными межрегиональными связями (их роль перевешивала раздутое значение «олигархов», привязанных в основном к сырьевым отраслям промышленности); бывших сотрудников КГБ, продолжавших поддерживать тесный контакт друг с другом, даже перейдя на работу в «частный сектор»; громоздкой столичной бюрократической касты, копировавшейся региональными исполнительными органами. У этой элиты, которая стала движущей силой развала империи, но сама пережила его, не было ни прежнего единства, создававшегося идеологией, всеобъемлющей организацией и внешней угрозой, ни нового, которое могла бы дать сильная и четкая многопартийная система или здравое понимание национальных интересов, не говоря уже о чувстве гражданской ответственности. Череда лоскутных «антикоммунистических» предвыборных коалиций, всякий раз самоопределявшихся как «партия власти», лишь обнажала отсутствие у нее эффективной организации. Окопавшаяся в своих клановых структурах, элита была очень слабо связана с остальным обществом, которое само по себе тоже оставалось дезорганизованным.
Страна перестала быть коммунистической, в ней появились многочисленные и порой открыто соперничающие друг с другом источники власти. Но их распри слишком слабо регулировались правовыми нормами, а чиновничество было бесконечно далеко от служения общественным интересам. Трудности российской трансформации, все еще не имеющей ясной перспективы, еще раз подтверждают общеизвестные истины. То, что гражданское общество и либеральное государство не противоречат друг другу, а, наоборот, являются двумя сторонами одной медали. Что государственная власть не враг свободы, а ее необходимое условие. Что частная собственность без хорошего правительства не дает и сотой доли того, что она могла бы дать. Короче говоря, что хорошее правительство— самое ценное, что только может быть у нации. Вызов, с которым столкнулась Россия, не культурного или экономического, а институционального характера, проблемы страны— это проблемы управляемости и в особенности— существующих институтов власти. Именно такой вызов в бесчисленных вариациях стоит и перед большей частью современного мира.
Глава 7. Идеализм и предательство
Несмотря на угнетение, деспотизм… и привилегии правящих кругов, некоторые люди— особенно коммунисты— сохраняют иллюзии, содержащиеся в их лозунгах.
Милован Джилас. Новый класс (1957)
Угроза, исходящая от советских вооруженных сил, как обычных, так и стратегических, от советского желания доминировать, от эскалации шпионажа и государственного террора по-прежнему остается очень большой. Такова реальность. Просто закрыв глаза, мы не заставим ее исчезнуть.
Президент США Рональд Рейган. Советская военная мощь (1987)
