Русские идут
Россия перестала быть униженным и неудачливым мальчиком для битья, так что в США и Великобритании широкое распространение получили идеи о новой холодной войне. Одни комментаторы вообразили, что основанные на топливных ресурсах претензии России на международное значение (ведь, в конце концов, Россия унаследовала более 90% советского нефтегазового производства и располагала самыми богатыми в мире запасами нефти, газа и угля)— тонкий маневр КГБ, другие сочли их просто необоснованной глупостью. Однако обе эти взаимоисключающие точки зрения были ошибочны. В той мере, в какой Россия действительно приобрела некоторый престиж и геополитическое влияние, это стало результатом ее общих экономических достижений, а также ее географических и исторических преимуществ. Россия— очень большая страна, располагающаяся на стратегически важном сопряжении Ближнего, Среднего Востока и Европы. Ее глубокая и богатая культура повлияла на весь остальной мир; помимо прочего, Россия как постоянный член Совета Безопасности ООН располагает в нем правом вето. Полезные ископаемые были не спасением России, а чем-то вроде проклятия, лишая ее возможности диверсифицировать экономику и создать сколь-нибудь реальную демократическую систему. Залежи нефти и газа никогда не помогали ей и владычествовать над миром. Скорее они могли подтолкнуть крупнейших мировых потребителей энергоресурсов к серьезному поиску альтернативных источников энергии. Россия между тем поддалась искушению и добровольно взяла на себя химерическое бремя «энергетической сверхдержавы», потакая имперской ностальгии, от которой российской элите никак не удавалось избавиться.
Газпром и Роснефть, остававшиеся компаниями, большей частью которых владело государство, столкнулись с колоссальными проблемами. Газпром представлял собой настоящее государство в государстве со своими банком, авиакомпанией, телеканалом, пятой по размерам нефтяной компанией страны, а также запасами газа, более чем вдвое превышающими запасы Ирана, следующего по этому показателю за Россией. Однако начиная с 1999 года объем добычи газа в России оставался на одном уровне. Разведанные месторождения истощались, а новые находились в районах с самым суровым в мире климатом. Возросшая мировая цена на газ в конце концов сделала колоссальные инвестиции в эти районы коммерчески оправданными, однако до их освоения должны пройти еще годы. Вдобавок в том, чтобы быть государственной компанией, есть свои минусы— например, обязанность продавать газ по сниженным ценам российским предприятиям и домовладельцам. Газпром также был пожираем настоящей трубопроводной лихорадкой. Какие бы политические преимущества ни обещало дать строительство новых газопроводов, прокладка так называемого Северного потока по дну Балтийского моря, а Южного— по дну Черного стала астрономически дорогой и экологически сомнительной. А ведь новые трубопроводы, как и запланированную линию до Китая, надо еще чем-то наполнять. Газпром уже и так был крайне обременен долгами (отношение задолженности к активам составляло у него более 20% по сравнению с менее чем 4%, например, у Exxon Mobil). Огромные задолженности давили и на Роснефть, которая превратилась из потенциальной жертвы в хищника (не став объектом приватизации в ходе знаменитых залоговых аукционов, она сама использовала похожую схему «акции в обмен на кредит» для экспроприации ЮКОСа). Нефть и газ вообще стали для российской власти неумолимым тестом на умение принимать правильные решения, а также— в геополитическом смысле— на понимание всеобщей взаимозависимости. Когда Россия отрезала Украину от поставок газа в 2006-м, разве убедило это Евросоюз— самого важного импортера российского газа, в том, что она надежный партнер?
Общий объем российской экономики, едва достигший в 2008 году одной десятой экономики США, не давал оснований для глобальных претензий. В будущем Соединенные Штаты и Евросоюз, возможно, будут иметь примерно по четверти общемирового валового продукта, а Китай— восьмую часть. России же, даже если ее экономический рывок продолжится, вряд ли приходится рассчитывать более чем на двадцатую часть мировой экономики. Один из российских квазиальянсов, основанная в 2001 году Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) со штаб-квартирой в Пекине, в которую входили также Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Узбекистан и Китай, напоминал компромиссное соглашение, удобное для стран, относящихся друг к другу с подозрением. Россию нельзя назвать союзником ни Китая, ни США; не является она и членом Евросоюза. Всеми ими она воспринимается одновременно как возможный партнер и как потенциальный противник. Действительно, России порой удавалось раскалывать и обходить Евросоюз, делая ставку на двусторонние связи с отдельными его членами, в частности с Германией и Италией. И хотя Лондон, где живут более четверти миллиона россиян, жизненно важен для глобальных экономических операций российских компаний, они, если понадобится, могут перенести свой бизнес, скажем, на гонконгскую биржу. Но несмотря на все это, Россия все же остается державой, пребывавшей в одиночестве.
Даже видимое возрождение российской военной мощи оказалось контрпродуктивным. Развал вооруженных сил СССР стал наиболее всеобъемлющим по сравнению с другими советскими институтами, но тем самым он открывал и необычные возможности для перемен. Однако военные реформы никогда и нигде не были легким делом (что же говорить о российских масштабах!): военные структуры всюду крайне консервативны и неподатливы, а военно-промышленное лобби везде могущественно. В 2008 году Россия планировала потратить на оборону более 40 миллиардов долларов против 5 миллиардов в 2002 году. И хотя это в 15 раз меньше военных расходов США, Россия приближается ко второй в мире стране по этому показателю— Китаю. В 2008 году впервые после 1990-го военный парад 9 мая проводился на Красной площади с использованием боевой техники— танковых колонн и пусковых ракетных установок. Военная доктрина России, обнародованная в 2007 году, несла на себе явную печать советских времен. Основанная на подражании и противопоставлении США, она предполагала, что Россия в состоянии одновременно вести одну глобальную и одну региональную войну, а также серию локальных конфликтов. («Товарищ волк знает, кого кушать,— сказал в 2006 году Путин в Послании Федеральному собранию, прозрачно намекая на США.— Кушает и никого не слушает. И слушать, судя по всему, не собирается».)Между тем бесконечно повторяемые заклинания о необходимости поднять профессионализм армии и перестроить ее для противостояния угрозам XXI века ни к чему не приводили. Выигрывала по-прежнему ставка на мощное неманевренное вооружение, поставки которого еще более обогащали часть элиты, связанную с военно-промышленным комплексом.
Бизнес— вот что стало приоритетным национальным интересом России. Одним из последних действий Путина на посту президента было подписание закона, в соответствии с которым иностранные инвестиции в 42 отрасли экономики, признанные стратегическими (от энергетики до общенациональных СМИ), могли осуществляться только с одобрения правительственной комиссии, возглавляемой премьер-министром. Между тем в зарубежных поездках и Путина, и Медведева сопровождала многочисленная группа представителей крупного бизнеса, что подчеркивало: российская внешняя политика как никогда сфокусирована на содействии покупке российскими государственными и частными компаниями активов за границей. Само российское правительство, подобно Китаю и многим арабским автократиям, пыталось принять активное участие в этом деле. В 2008 году Стабилизационный фонд был разделен на две части. Консервативный Резервный фонд (размер которого, закрепленный на уровне 10% от ВВП, первоначально составлял 130 миллиардов долларов) был ориентирован на покупку для подстраховки экономической стабильности надежных облигаций иностранных правительств. Более же динамичный Фонд национального благосостояния (первоначально— 32 миллиарда долларов) должен был вкладываться в иностранные корпоративные активы. В сопоставлении с российским ВВП это большие средства.
