– Ты на самом деле тут? – спросила Кара.
Глаз птицы сменился с голубого на оранжевый.
«Да».
– Этого не может быть, – сказала Кара. – Колодец же накрыт сверху. Как же ты попала внутрь?
Глаз сменился вопросительно-лиловым. Он помигал в темноте. «А ты как думаешь?»
– Это магия, – сказала Кара, и свет снова сменился на оранжевый.
«Да».
– Ты можешь вытащить меня отсюда? – спросила Кара.
Свет сделался красным.
«Нет».
– Ну, а хотя бы помочь мне сбежать ты можешь?
Свет остался красным.
– Ну и зачем ты здесь тогда? – спросила Кара сиплым, изменившимся до неузнаваемости голосом.
Птицын глаз сделался тускло-голубым. Кара помнила этот цвет по Чащобе. Тогда ей показалось, что он означает печаль, но теперь, когда его глубинные оттенки значения пронизали тьму, девочка поняла, что была не совсем права.
– Ты чувствуешь себя виноватой, – сказала Кара.
Глаз тут же сделался оранжевым.
– Потому что это ты привела меня к гримуару.
По-прежнему оранжевый.
– Ну, так и чего тебе надо? Ты что хочешь, чтобы я сказала тебе, что всё в порядке? Что ж, ладно. Я тебя не виню. Это же не ты заставила меня убить Саймона. Просто я плохая и злая, как все и говорят. Как и моя мать.
Свет сделался красным, ярче и настойчивей прежнего.
«Нет!»
Глаза стремительно замелькали, торопясь всё объяснить, и наконец остановились на тёплом розовом свете, который сразу наполнил Кару ощущением покоя.
– Мама! – сказала она.
Оранжевая вспышка – и потом птица показала ей цвет, которого Кара ещё ни разу не видела. Что-то среднее между чёрным и зелёным, но не то и не другое. Цвет морового поветрия, цвет смерти и кошмаров, о которых лучше сразу забыть, цвет, давным-давно изгнанный из мира.
То был цвет зла.
Глаз птицы мигнул розовым, красным и этим цветом, а потом снова. И снова.
«Мама. Не. Злая. Мама. Не. Злая».
– Да нет, она была злая, – сказала Кара. – Она же убила свою лучшую подругу и её мужа. И Констанс изуродовала.
Красный.
«Нет!»
А потом красный свет перестал быть светом, а превратился в светящийся шар, отбрасывающий вереницы образов на стенку Колодца.
Образов минувшего.
Каре потребовалось некоторое время, чтобы признать в том месте, которое она видит, дом Смитов. Не заброшенную развалюху, куда завела её Грейс в Последнюю Ночь, а свежевыкрашенный дом, полный надежд. Кара видела его сверху, как будто сидела на ветках соседнего дерева, и она поняла, что, видимо, перед ней воспоминания птицы.
Кто-то плакал.
Кара обернулась и увидела на стене у себя за спиной изображение тёти Эбби. Она стояла на коленях в траве над мёртвым мужчиной. Его лицо, некогда красивое, было искажено ужасающей гримасой.
– Что ты натворила?! – спросила женщина, запыхавшаяся оттого, что прибежала сюда через поле. Живот у неё был огромный, она явно ждала ребенка. – А где Констанс?
– Мама! – воскликнула Кара.
Кара потянулась, чтобы коснуться её лица, потускневшего воспоминания, внезапно снова сделавшегося ярким и полным жизни – но нащупала только холодные камни Колодца.
Эбби поднялась на ноги. Из глаз у неё ручьём текли слёзы – но слёзы не могли скрыть безумия, что в них клубилось.
К груди она крепко прижимала гримуар.
– Они пытались его отобрать! – сказала она. – Они говорили, будто он управляет мной! Я не собиралась причинять ему зло. И Констанс я обижать не хотела. Она там, в доме. Она жива. Но её лицо… лицо… Я не хотела, я просто пыталась получить его назад… Я не могла допустить, чтобы они его забрали. Я его люблю. Как ты думаешь, когда он вернется, он будет любить меня по-прежнему?
– Всё кончено, Эбби.
– Это не моя вина.
Мама терпеливо кивнула и, как бы исподволь, шагнула в сторону Эбби.
– Ты права. Не следовало мне учить тебя таким опасным вещам. Это моя вина.
Мама протянула руки.
– Отдай его мне.
Эбби шарахнулась прочь раненым зверем.
– Нет! – сказала она, раскрывая гримуар. – Я могу всё исправить.
В глазах Эбби билось возбуждение. Она принялась листать заклинания и остановилась, только дойдя до последней страницы. Она расплылась в ребяческой улыбке.
– Вот же оно, Хелена! – воскликнула она. – Вот слова, что вернут его назад!
Мама решительно замотала головой.
– Это же Последнее Заклинание! – сказала она. – Знаешь ведь, что будет.
– Со мной ничего не будет. Я этого не допущу.
Мама Кары в три стремительных шага подошла вплотную и положила руки на плечи Эбби. Та дернулась, но вырываться не стала.
– Посмотри мне в глаза! – велела мама.
Она говорила резким, учительским тоном, и Эбби подчинилась. Пристально глядя ей в глаза, мама сказала:
– Помнишь, в тот день, на ферме? Чему я тебя научила первым делом?
Эбби отбарабанила наизусть, как будто ей уже тысячу раз приходилось повторять эти слова:
– Никогда, ни при каких обстоятельствах не дописывай гримуар до конца. Последняя страница должна оставаться чистой.
– Это самый важный совет, который может услышать ведьма. Последуй ему.
– Ну подумаешь, я умру! Ну и что?
– Ты пожалеешь, что не умерла.
– Он говорил, что по-прежнему любит меня, даже после того, как узнал, кто я. Я просто хочу всё исправить.
Мама погладила золотистые кудри Эбби.
– Да, я понимаю. Но есть вещи, которых не исправить даже магией, друг мой.
И мама осторожно-осторожно принялась высвобождать гримуар из пальцев Эбби. Но когда книга уже совсем было перешла в её руки, Эбби снова выхватила её.
– Может быть, эти правила касаются тебя – но не меня! Мой гримуар даёт мне всё, чего бы я ни захотела! Я могущественней тебя!
– Да, он хочет, чтобы ты так думала. Нет искушения большего, чем могущество. И книга это знает!
– Тебе просто завидно! Ты хочешь её у меня отобрать! Как и он!
– Ну, довольно! Не дури, Абигейл! Не можешь ты произнести Последнее Заклинание!
– Ах, вот как? Сейчас увидишь!
Гримуар сам собой распахнулся на последней странице. Эбби принялась читать. Мама бросилась было к ней, пытаясь её остановить, но Эбби пробормотала несколько слов и взмыла высоко в воздух. Оказавшись вне досягаемости, она продолжала читать заклинание. Слова звучали как нагромождение загадочных слогов, её голос лишь отдалённо напоминал её собственный.
