Ну, если останется в живых.
Они бежали к арендованной машине, надеясь, что ее не успели увезти. Ди бросила взгляд на бескрайнее море. В воздухе уже сгущалось предчувствие бесподобного андалусского заката.
* * *
Молли Блум и правда плохо себя чувствовала.
Она сидела на стуле на террасе и смотрела в ярко-синее небо, толком его не видя. Перед глазами стояла пелена. Ее никто не связывал, но она едва могла пошевелиться.
Тело не слушалось ее. Руки и ноги просто не хотели повиноваться.
Молли подняла руку, с трудом опустила голову, посмотрела на руку. Сжала кулак, медленно, но верно.
Все на силе воли.
На одной силе воли.
Молли Блум думала о жизни внутри своего тела, о другой жизни. Внутри никакого движения, но его и не было, поэтому не определить, как там дела. Но ради этого маленького существа она собиралась бороться до последнего. Бороться так, как никогда еще не боролась. А бороться ей в жизни приходилось немало.
Молли перевела взгляд на балюстраду террасы.
Он стоял там, смотрел на море.
Она ненавидела его самой слепой ненавистью, какая только может быть.
* * *
В любой другой ситуации боль после ранения в бедро казалась бы сокрушительной и опустошающей. Но сейчас он едва ощущал ее.
Карстен видел собственными глазами приближение бесподобных андалусских сумерек. Видел террасу своей мечты в ста метрах от моря. Море сияло золотистыми переливами, среди которых можно было различить, по меньшей мере, все цвета радуги.
Это не то, что быть слепым кротом.
Вдалеке виднелась Гибралтарская скала, возвышающаяся из моря, как гигантский плавник.
И ульи, его собственная пасека, расположенная вдоль склона; их он приобрел гораздо раньше, чем саму виллу, на которую он засматривался годами и которая долго была его несбыточной мечтой.
И вот теперь мечта сбылась. Беда в том, что он всего этого никогда не увидит.
Если ему не помогут.
Все пчелы, исправно жужжащие – даже сейчас, в декабре, – и весь контроль, который он над ними имел. А также благодаря им. Пчелы, которые были его настоящей семьей, которые делали все, о чем он их просил.
Но и они не могли освободить его от подписанного контракта.
Хотя теперь все кончено. Никаких больше северокорейцев в его жизни.
Все счета оплачены, все документы подписаны, все мирское позади. Остаток жизни будет посвящен духовному. С этого момента – только духовность. И два бокала хорошо охлажденного белого вина на столике между двумя стульями вполне можно отнести к сфере духовного.
Как и неподвижную Молли Блум.
И ее зрение.
Которое скоро станет таким же, как у него.
* * *
Она видела, как Карстен приближается со стороны балюстрады. Неровная походка некогда безупречного циркового артиста говорила не только о том, что у него страшно болит нога, но и о том, что зрение его снижено до предела. Кроме того, что касалось границ, которые он так четко очертил по периметру террасы. Безопасная зона, опасная зона. Интересно, что бы это значило. Молли продолжала думать об этом, даже когда Карстен подошел совсем близко.
Он присел рядом с ней на корточки. Поскольку во время всего полета она была под наркотиками, он в первый раз по-настоящему разговаривал с ней.
– Не знаю, поймешь ли ты, – сказал он, блуждая взглядом. – Я правда не знаю, сможешь ли ты, Молли Блум, по-настоящему понять, что значит любить и одновременно ненавидеть человека. Действительно одновременно. Именно так: любить и ненавидеть.
Ей пришлось напрячь все свои силы, чтобы заставить свой голос звучать, чтобы вообще найти слова в этом медленно ворочающемся хаосе, которым было наполнено все ее существо.
– Что ты со мной сделал? – спросила она хрипло.
Улыбнувшись, он ответил:
– Ты же знаешь нас, шпионов. Крутые спецы, которые умеют разнюхать все самое новое. В данном случае я нашел препараты двух видов, которые прекрасно нам подходят. Тебе и мне. Обоим.
– Препараты? – прохрипела Молли.
Самодовольная улыбка Карстена выглядела по-настоящему пугающей.
– Это я тебя вывел из комы, Молли, – сказал он. – Без меня ты бы сейчас в лучшем случае едва передвигалась с ходунками.
Молли смотрела на него, не в состоянии вымолвить слова.
Карстен продолжал:
– Золпидем.
– Что?
– Изначально это средство от бессонницы, – пояснил Карстен. – Сильнодействующее снотворное. Но оказалось, что на людей, находящихся в коме, этот препарат оказывает обратный эффект. Он может вывести из комы. Или убить. Взвесив все риски, я подлил тебе этот препарат в капельницу, когда ты лежала в больнице. Честно говоря, я сильно превысил дозировку, потому что пока ты в коме, от тебя все равно никакой пользы. К счастью, твоя реакция на лекарство оказалась положительной. Ты встала на ноги даже быстрее, чем я ожидал. Позвонила мне, сказала, что нужно оружие. Это открыло бесконечные возможности для перехода к следующему этапу нашего совместного проекта.
– Что ты такое говоришь, Карстен!
– Я про яд затяжного действия, который был нанесен на твой пистолет. На тот, который я передал тебе в квартире на улице Эолсгатан. Ты же знаешь, у меня всегда с собой перчатки.
Он медленно натянул тонкие кожаные перчатки и продолжал:
– Яд очень замедленного действия. Я рассчитывал, что отъезд состоится примерно через неделю. К тому моменту тебя должна была одолеть сонливость. После неизбежного, к сожалению, периода тошноты.
– Сонливость?
Карстен легко коснулся ее щеки и сказал:
– Я долго верил в Шекспира. В отношения между Макбетом и Леди Макбет. Она завлекла его в теневое поле морали, а потом сама не выдержала. Но потом я понял, что есть только одно место, позволяющее до конца понять, что значит любить и ненавидеть одновременно.
– Монолог, – прошептала Молли.
– Видишь, мы мыслим одинаково! – воскликнул Карстен, широко улыбаясь. – Конечно, монолог Молли Блум. Из «Улисса» Джеймса Джойса. Этого пассивно-агрессивного шедевра. Мужской контроль над свободным потоком женской мысли. Но ты все это и так знаешь, Молли. Ты же меня и научила.
– Мы были женаты, – еле слышно произнесла Молли. – И ты знаешь, почему все закончилось.
– Напомни мне, – сказал Карстен, доставая охотничий нож. Он медленно провел лезвием вдоль щеки Молли.
Ни слова, ни тело не подчинялись ей. Она чувствовала, как холодная сталь приближается к левому глазу, но у нее не было даже сил зажмуриться. Нож замер в нижнем поле зрения, как заходящее солнце.
