И кто-то всем говорит, я не увидел кто, вроде бы Вольф: «Вот оно – бабье рассуждение. Всем видно?» А Шляпа ему отвечает: «Да которые с Ручья – те все прощелыги».
Алекс вертит-вертит бумагу. Хитро улыбается. Чего он улыбается-то?
Ой-ой!
Тут до меня дошло. Подписей-то вышло пять. Вот. Если подпишет Алекс, то будет разбойнику конец, повесят разбойника. А если не подпишет Алекс, то разбойнику, значит, жить.
– Эй, заводской! Слышь, ты! Смотри, не ошибись… – это Тюря ему говорит.
Алекс этот заводской к нему поворачивается и спрашивает так громко, все его очень хорошо слышат:
– А если ошибусь, то что?
А ответил ему не Тюря, а Вольф, да и сказал как-то не глядя на Алекса, в сторону куда-то сказал:
– Умные люди помнят о разнообразных неприятных случаях…
А Тюря ничего не ответил, Тюря только ухмылялся.
– Да-а-а?
Заводской специально так потянул «а-а-а», чтоб всем ясно было: ни Тюрю он в грош не ставит, ни Вольфа. А потом он медленно-медленно-медленно листок поднял и харкнул в самую в середину.
– Это вам, болты, вместо подписи моей.
Бумагу скомкал и на стол бросил.
Тут опять половина повскакала с мест, опять шумно сделалось. А я уже устал. Я столько много сразу слушать не могу. Я уже не пойму, о чем они, чего они, совсем я устал. Никакого ума не сбереглось. Я стал как маленькая рыбка, мне бы надо в ил зарыться…
Тут Фил Малютка вскочил и закричал:
– Все! Все, я сказал! Как мне надоело орать на вас, вы что вообще? Вы кто? Вы псы или вы олдермены? Какого рожна вы тут гавкаете?
– А ты кто такой, Малютка, чтобы так с нами разговаривать?
Ай! Это Вольф спросил. И так на него Малютка посмотрел, просто жуть. Ответил ему тихо-тихо, но все всё равно услышали, потому что сделалось еще тише:
– Я тебе чуть погодя объясню, волчонок, кто я тут такой, и кто такой ты.
Вольф отвернулся, не смотрит на мэра. А Малютка говорит уже нормальным голосом:
– Так. Теперь всем довожу до понятия. Ясное дело, было бы лучше все-таки вздернуть злодея. Вы хотели его вздернуть, пока вас всех Огородник не сбил. Со своей малявкой полудохлой… И я тоже так хотел. И народ просил: «Вздернуть его!» А? Разве не так люди вам говорили, когда вы сюда шли? «Вздернуть его!» – вот что вам говорили. Теперь будет много недовольных, и мне это не нравится. Но дело сделано, и переигрывать мы не станем. Я на тебя, Огородник не в обиде, хоть ты и сделал нам большую пакость… И никто пускай к нему не лезет. Короче! Теперь: с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Людям своим скажите: продали мы терранцам козла этого за хорошие харчишки. Скажите еще: Огородник и мэр заключили выгодную сделку. Скажите, мол, будут жить как люди какое-то время. Скажите: попразднуют маленько. Народ, конечно, другого хотел, ну да ничего, пошумят и успокоятся. Харчем утешатся. А если кто будет лезть на рожон, то пускай ко мне отправят, я разъясню, что к чему и под каким соусом. Еще раз всем довожу, кто по дури не понял: кончено дело! Не трожьте… этих… Тьфу. Огородник! Забирай своего подонка. Через 48 часов его не должно быть в Поселке. Все! Расходимся.
И кто-то негромко сказал, я не понял кто: «Ну, это мы посмотрим: кончено – не кончено…»
Люди уходят, очень угрюмые все. Женщина, правда, довольна, улыбается чего-то. Женщина Салли.
Разбойник той частью рожи, которая у него не запластырена, ухмыляется. Спрашивает:
– Сдается мне, ты теперь хозяин Коротышке Бо… Как тебя называть? Огородником тебя называть?
– Господин Сомов.
– Что?
– Будешь называть меня «господин Сомов», – говорит ему Огородник, а сам – спокойней спокойного. Вот. Точь-в-точь больной. Весь белый. Руки трясутся у него, прямо как у Хромого.
– Слушай, господин Сомов, что теперь светит Коротышке Бо? Сдается мне, помилование пошло псу под хвост… Не обсуждается помилование?
– Нет.
– А тогда… что?
Огородник вздохнул так тяжко, вроде, после дела сделанного дыхание перевел. Я так думаю, очень устал Огородник. Я захотел подойти, погладить его по руке. Мне его сделалось жалко. Большой человек, хороший, сильный тоже, а очень он, наверное, устал…
– Лет десять или вроде того земельку поковыряешь. Тут, на Совершенстве… А потом, возможно, и получше что-нибудь подыщем. Только учти, с терранского пятачка теперь – ни ногой… Пускай корни.
– Земельку?
– Сдается мне, земработы очень облагораживают характер… – передразнил его Огородник.
– Десять лет… – и видно: разбойник запечалился.
И тут Огородник ка-ак рявкнет:
– А когда людей зверью своему скармливал о чем думал? А? Не слышу? О премиальных?
И дал ему плюху будто бы мальчишке какому-то. Рука у Огородника тяжелая, тот аж упал.
– Вставай, пойдем! Живее.
Тут к нам ко всем Алекс подходит, ну, который от Завода судил. Разбойник морду трет, медленно так подымается, болтать не хочет больше. Алекс руку Огороднику тянет:
– Давай-ка получше познакомимся, болт. Давай-ка.
Огородник руку жмет, а сам молчит, ничего не говорит.
– Я давно подумывал, болт, как подъехать к тебе, на какой кривой козе…
– А попросту не пробовал? – Огородник ему говорит.
– Да кто тебя знает. Вы, русские, народ мутный, агрессивный… Да и все вы, терранцы, хоть русские, хоть нерусские… Вот что, болт, ты мне понравился. И шпендрик твой понравился. – Тут заводской не глядя мне руку сует, значит, заметил меня все-таки; я его руку жму. – Я думал, вы облажаетесь. А вы ничего, прилично себя вели, еще этих обезьян из Центра в лужу посадили…
И вот стою рядом, чую, какой сильный человек рядом. Объяснить не могу как, да, но вот, чую, когда рядом сильный, опасный человек, которого либо бояться очень надо, либо с ним задружиться. Алекс заводской из таких. Вот. Огородник слушает его, слушает, а ничего не говорит. Ждет чего-то? Чего это он ждет?
И Алекс замолчал тоже. Смотрит на Огородника, разглядывает-разглядывает. Потом говорит очень тихо, я почти не слышу:
– Ты нормальный человек, и они тебе этого не простят. Уезжай, болт. Это хороший совет, хотя и бесплатный. А то ведь могут над тобой учудить…
– Я никуда не уеду, – Огородник его перебил. Спокойно так.
– Или ты не видишь?
– Вижу. Мне жаль, что…
– …что зверье кругом…
– Нет. Все-таки не зверье. Злобы много – да. От нищеты в основном. И еще от бессмыслицы. Люди не видят особого смысла жить дальше, кроме простого страха смерти. Потому и злобятся.
– Лирика какая-то.
