– Верещуха! – неуверенно, но с тайной надеждой на добрые вести признал её существование Осип Иванович и, уже взбодрённый нечаянной встречей с как там её – кто знает, появился в доме.
Есть, бывают на свете совпадения. Какая-то сила неведомая сводит разные концы событий и связывает в один узел – плохой или хороший. Только отец в дом – следом на порог почтальон и трясёт фронтовым треугольником.
Осип Иванович схватил его, поднёс к плохо видящим глазам, в отчаянии сделал круг по кухне. Подбежали и Котька с Викой. Глазастая Вика сумела прочесть адрес отправителя, хотя отец всё кружил, растерянно приговаривая: «Не вижу!..»
– От Серёжи! – крикнула Вика.
Осип Иванович перестал кружиться, засеменил в комнату за очками. На ходу пристраивая их на нос, он вернулся на кухню, встал посередине.
– Его почерк! – Он помолодевшими глазами посмотрел на ребят.
Стал аккуратно разворачивать треугольник, потом, вспомнив про почтальона, схватил табуретку, усадил.
– Это из вечерней почты. Её ещё не разбирали. А я, как нарочно, глянул – Костроминым, ну и прихватил. Знаю – заждались.
Гавриил Викентьевич хитро подмигнул Котьке, дескать, видишь, как всё обошлось, и, притянув Котьку за локоть, шепнул:
– Вот сегодня я настоящий Гавриил! – Котьке было недосуг разбираться, почему почтальон сегодня настоящий Гавриил, а вчера что ж? – отец уже читал письмо вслух.
Сергей сообщал, как во время одного полёта пришлось выброситься с парашютом над вражеской территорией. Почти месяц выходил к своим. Вышел без единой царапины. Только жалеет свой истребитель, хорошая была машина, привык к ней. Теперь летает на новой. Сообщил, что написал и Катюше письмо, да и всей родне настрочил с радости. Просил не беспокоиться о нём, у него всё в порядке. Немцев бьют всё сильнее, и они, как им и полагается, начинают выдыхаться. В конце приписал, что в части его ждало несколько их писем и в одном о смерти матери сообщалось. Он не находит слов выразить свою боль, обещает еще сильнее бить фашистов за Костю-большого и за маму, мстить им на ихней уже земле.
Осип Иванович не отпустил почтальона, слазал в подпол, достал бутылочку водки, оставшуюся от скромных поминок Устиньи Егоровны.
После первой же рюмочки захмелевший Гавриил Викентьевич разговорился:
– Я, видите ли, некоторым образом, я человек непьющий. Алкоголь, знаете ли, вяжет пальцы, а я ведь на флейте играл. – Он поднёс руки ко рту, заплясал длинными пальцами по воображаемым клапанам. – Первая флейта! Всегда по правую руку от маэстро!.. Нет-нет, благодарю, я больше не пью.
Осип Иванович не стал настаивать, сам же пригубил ещё, расслабился, одну руку забросил на спинку стула, улыбался, отдыхал душой.
– Но мне больше не играть в образцовом оркестре, – печально продолжал почтальон. – Когда горел под бомбами наш эшелон, я вытаскивал из вагона детей. Уж за что там схватился в дыму и пламени, не помню, но смотрите. – Он показал ладонь правой руки. Ожог был страшный, стянуло сухожилия и пальцы поджались. – Да-а, конечно, если бы в больницу сразу же да массажи, ванны, то… А теперь что?
Он помолчал, доверительно коснулся плеча Осипа Ивановича.
– Я вам открою свой секрет, прошу простить. – Гавриил Викентьевич прикрыл глаза, собрался с духом. – Я женюсь! Некоторым образом – вступаю в семейную связь с женщиной, работницей почты, тоже эвакуированной. И уезжаю на родину, в Киев.
– Помогай вам Бог! – прочувствованно произнёс Осип Иванович.
Всем было хорошо в этот вечер. Когда ещё было так хорошо – никто уж не помнил. Была середина ночи. Осип Иванович пошёл проводить почтальона до его квартиры. Когда вернулся к своему дому, то у крыльца, где особенно густо залегла темнота, показалось ему, что кто-то снова проскочил под ногами, на этот раз явственно мяукнув. Он нагнулся, пошарил рукой.
– Киска! Или кто ты? – протянул Осип Иванович.
Котёнок замурлыкал, притёрся боком к валенку, поставил хвостик торчком, головой скользнул по руке. Осип Иванович поднял его, прижал к груди.
– Знать, такая твоя судьба, – гладя его по худенькой спинке, проговорил он. – Кто ты, Верещуха, нет ли, а живая душа, вот что главное…
Он вошёл в избу, опустил котёнка на пол. Вика сразу подскочила к нему, присела, затараторила:
– Это наш будет, правда? Он такой маленький. А как его звать?
– Это Вереща, – серьёзно объяснил Осип Иванович и погрозил пальцем захохотавшему Котьке.
Накануне нового, сорок четвёртого, года Викину тётку выписали из лечебницы. По поручению парторга Александра Павловича привёз её из города на полуторке завклубом Трясейкин. Высадил у подъезда, сам побежал наверх, постучал в дверь. Увидев Котьку, он картинно раскланялся и, подавая ему сумки, язвительно произнёс:
– Кажется, ваш роман (он сделал ударение на первом слоге) в духе «Барышня и хулиган» приказал долго жить? Встречайте учительницу.
Он наклонился, когда ставил сумки у Котькиных ног, и Котька подумал: до чего же удобно дать ему в сейчас в лоб, насладиться зрелищем, когда Илька будет пересчитывать ступени лестницы. Котька упёрся руками в дверные косяки, занёс было ногу для удара, но Марина Петровна уже поднималась по лестнице.
– А-а, мальчик. – Она прошла мимо Котьки и, обращаясь к Вике, сказала: – Мальчик подрос.
Уже в комнате, помогая тётке снять пальто, Вика показала рукой в сторону Котьки:
– Это Костя Костромин.
– Да-а-а, – неопределённо протянула хозяйка и принялась пристально рассматривать комнату, как незнакомую. Обошла вокруг стола, оглядела оранжевый абажур, висевший над ним, затем взяла скамеечку и села к печке. Открыла дверцу, долго смотрела на огонь, положив руки на колени. Вика с Котькой, не шевелясь, сидели на чёрном дерматиновом диване с круглыми жёсткими валиками, когда услышали её спокойный голос:
– Его здесь уже нет.
– Кого? – Котька очень тихо, как ему показалось, спросил Вику, но Марина Петровна размеренно, чётко выговаривая слова, как привыкла на уроке, ответила:
– Моего мальчика, моего Володи, уже здесь нет. Он убит на фронте. – Она закрыла печную дверцу, тяжело поднялась, прошла к шкафу, достала свой поминальный свиток, развернула его. – Мой сыночек погиб. Как все…
Вика, словно выдохнув свой страх, обмякла на диване. Котька положил руку на её плечо, посидел ещё немного, потом, кивнув глазами на тётку – видишь, с ней всё в порядке – ушёл, осторожно закрыв за собой дверь.
Теперь Вика стала реже бывать у Костроминых. Чаще приходил Котька, помогал чем мог: колол дрова, таскал воду, приносил картошку и, если случалось, кусочек мясца или рыбки от главных добытчиков – Осипа Ивановича и Филиппа Семёновича. Дымокур теперь жил дома: объявился Ванька, с золотой фиксой во рту и с наколками каких-то русалок и морских чудищ на плечах.
