– А раньше я сделал браслет…
– Ты? Браслет? – загремел Агай и рывком выдернул его из кармана. – Этот?!
Царя трясло. Он держал браслет перед глазами мастера, силился кричать еще, но только сглатывал и не мог проглотить подкативший к горлу комок дурноты от святотатственных слов Лога.
Ола быстро подошла и встала между ним и мастером. Бледное лицо ее в прыгающем свете факелов исказилось, и девушку было не узнать.
– Отец! Ты поступишь с ним, как захочешь, – заговорила она, широко глядя на Лога. – Но пусть мастер докажет, что сделал браслет он. Я так хочу. А не сумеет… Отец, я – скифянка, и я за надежный, пусть иззубренный, меч!
– Развяжите, – хрипло потребовал Лог. – Этот браслет с секретом, о котором не знает никто, даже царевна. – По знаку царя Кун начал распутывать ремни. Пока он возился с ними за спиной Лога, мастер попросил:
– Подтверди, царевна, что сама попросила у меня браслет.
– Да, – по-прежнему глядя на Лога, кивнула Ола. – А ты упрямился, отдал только назавтра…
Агай поднял руку, и Ола замолкла.
– Ты не мог его сделать. Он уже был, когда тебя не было на свете. – Царь теребил бороду. – Речь твоя, мастер, путана, как твои орнаменты на обкладках горитов. Теперь говори прямо и ясно. Откуда у тебя этот… мой браслет?
Лог стоял с опущенными, затекшими руками. Рядом замер настороженный Кун, готовый пресечь любое резкое движение мастера. Лог поднял руку, протянул ладонью к царю, и тот, помедлив, положил на нее браслет. Мастер повернул одну изумрудноглазую головку и отнял ее от чешуйчатых переплетшихся тел. За головкой потянулась длинная прядь белых волос.
– Это мои, – сказал Лог и, повернув затылок к Агаю, приложил к голове прядь. – Я срезал их здесь.
Агай снова притянул к себе факел. На затылке мастера четко, ступеньками проступали выстриги. Царь неопределенно хмыкнул. И не понять было – вспомнил ли он слова предсказателя или дивился простодушию Лога.
– Видишь, отец? – шепнула Ола, прижимаясь к Агаю и радостно поглядывая на Лога.
Царь чувствовал ликующий перестук ее сердца, но радость дочери была ему неприятна. Само собой представилось, как его последняя надежда, слабый росток его рода безвозвратно теряется им, как теряется пущенная в камыш стрела без пользы, без дела. И он с досадой отстранил дочь.
– Я еще не слеп, – буркнул он. – Ты, мастер, сам придумал браслет таким или видел подобное?
– Видел! – живо подтвердил Лог. – Его мне приносил воин показать, но сразу же унес. Я раньше ни разу не встречал этого воина среди наших. Он очень просил сделать копию побыстрее. Я сделал, но воин за ним не пришел. Тогда, да милует дерзкого гнев твой, я потрудился еще и тайно спрятал в браслете свои пряди.
– Они белые, к худу положил?
– Царь! В краях, откуда родом мать моя, белый цвет – свят. Так она говорила. Он приносит радость, отводит дурной глаз. – Лог посмотрел на Олу. – Я, раб ее, хочу ей добра, верь мне.
Агай задумчиво глядел в темноту.
– Как не верить? – Он пошевелил бровями. – Однако когда конь белый, это хорошо. А зачем человеку быть марким? Повелеваю тебе найти того воина. Так надо для тебя же. Ты искусен, и, может, слишком, но… отыщи его. Сейчас отпускаю тебя живым, а чтобы не убежал – не прикажу стреножить, как дикого скакуна. Ты и так связан. И крепкие путы эти накладывают на человека не враги его, а он сам. И, глупый, рад.
Лог все еще держал на ладони разъятый браслет. Царь взял его, выдернул из головки прядь волос, отбросил в сторону. Потом вставил головку на место и отдал браслет Оле.
– Волосы должны быть на своем месте, – объяснил он. – Иди спать, дочь. Видишь, боги держат над ним руки.
Ола со служанкой отошла, у порога задержалась, оглянулась на Лога. Губы ее шевельнулись, мелькнул ясный серпик зубов и пропал. Ола скрылась за ковром.
Агай смотрел на сильные руки мастера, думал: «Много бы дал ольвийский стратег, чтобы иметь у себя такого. Но я не расстанусь с тобой, мастер, пока не убью тебя в сердце Олы».
И тут до слуха царя донесся едва различимый голос:
– Судьбы людские выкладывает не рука смертного, не спорь с Ним.
Агай встревоженно повернулся на этот внезапный, убежденный голос, но никого не увидел. Только ветер шевелил колпак шатра, да неприкаянно выла вдалеке степная волчица. Плотная темень обступила высветленный факелами круг, и ничего дальше этого круга нельзя было разглядеть. Пропало нелюбимое море с лунной дорожкой, сама луна и блесткая высыпь звезд. Царь возвратил тоскующий взгляд на высветленный круг.
– Кто говорил? – спросил он.
– Никто, ничего, владыка, – ответил Кун.
– Дать мастеру коня, – распорядился Агай. – Пусть воины проводят его до кузни. И берегите его, как бы меня берегли… Новый лук придумал, хорошо… Нужен мне, глаз не спускайте. – Царю снова не хватало воздуха. Оттянув ворот кафтана, он повернулся к людям сутулой спиной, пошел в шатер.
– Кун, удвой стражу, – подцепляя носком сапога край ковра, приказал он. – Сам приди, ляжешь у ног.
За владыкой хлопнул прикрывающий вход тяжелый ковер.
II. Ксар
Не щадя коней, мчал Ксар в окружении тридцати верных всадников. За полночь, когда луна, багровея, медленно погрузилась в воды гремящего прибоем Понта, он придержал бег скакуна и дал знак спешиться. Впереди лежал перешеек, узкий в начале, но чем дальше, тем вольнее раздвигающий в стороны воды двух морей, образуя продутую ветрами дикую таврскую степь.
Воины расседлали коней, стреножили их, пустили на травы, уже поникшие, тронутые желтью. Для старейшины раскинули легкий войлочный шатер, сами расположились средь разложенных кругом костров. Над одним подвесили бронзовый котел, влили в него принесенную в шлемах солоноватую воду из бьющего неподалеку ключа, навалили в котел рубленой козлятины. Сидели, подбрасывали в костры прошлогодние облыдья, усохший кустарник, лениво перебрасывались словами, ждали варева. Никто не снял с себя ни панциря, ни горита, никто не отстегнул меча: рядом была земля дикого и разбойного племени тавров.
Ксар лежал в шатре на войлочном конском потнике, тянул из узкогорлого серебряного кувшина вино. Крохотный светильник едва раздвигал пламенем душную темноту. Резко пахло горелым маслом, вином и потом. Иногда Ксар опускал кувшин, прислушивался. Но за стенами шатра только потрескивали костры, да булькало закипающее варево. Временами прорезался далекий вой степных волков, встревоженных огнями и запахом лошадей, да стремительно скользили выползшие на охоту змеи. От трения их гибких тел о жесткую траву слышался тягучий посвист.
Кто-то поскребся в покрышку шатра. Ксар отставил кувшин, положил ладонь на рукоять акинака.
– Это я, – произнес знакомый голос, и в тесную щель протиснулся воин конвоя. Он опустился на колени, подал Ксару наколотый на кинжал кусок вареной козлятины и повалился набок. По тому, как он разлегся рядом со старейшиной, смело подтянул к себе кувшин и, проливая вино на бороду, отпил из него, было видно – человек этот близкий Ксару.
