– Возьми. – Лог склонился над рабом, положил на край плаща две монеты.
– Ты обогатил его, – сказал Сосандр, когда мастер вышел из алтаря и подошел к нему. – Или тебе некуда девать золото, или ты не знаешь цену деньгам. На одну монету он купит пару быков или устроит угощение, скупив в лавке все съестное.
Лог удивленно посмотрел на сумку. В ней было так много монет, что она оттягивала пояс и порядком натерла бок. Мимо них проходила толпа молодых эллинов, размахивая кувшинами и громко хохоча. На огромных носилках юноши несли красавицу-гетеру, украшенную венком из поздних роз. Гетера стояла на ковре с двумя факелами в руках, что-то кричала юношам, улыбаясь полными губами.
– Кто это, прекрасная, как богиня, женщина? – восхищенно глядя вслед процессии, воскликнул Лог.
– О-о! – Сосандр поднял указательный палец. – Несравненная Опия, услада глаз и желаний. – Он похлопал по сумке Лога. – Она не богиня Афродита, но служит ей исправно и в храме и дома.
Подошли к жилищу Сосандра. Художник ткнул факел в урну, погасил и оставил его в ней. Поднялись по трем широким ступеням и мимо колонн с затейливыми завитушками капителей вошли в нижний этаж просторного двухэтажного особняка. В огромном помещении за длинным и низким столом возлежали на окружающих стол широких скамьях многочисленные друзья Сосандра. Пиршество было в разгаре. Дружные клики встретили появление хозяина дома. С ложа поднялся человек с кудрями, спадающими на лоб, и стал разворачивать пергаментный свиток. Он был изрядно навеселе, кудри его намокли и мотались над насмешливыми глазами. Лог узнал в нем человека, встретившего повозку у городских ворот и прокричавшего с надвратного портика, требуя за въезд в город плату.
Человек справился со свитком, принял обиженную позу и трагическим голосом прочел:
Где ты, Сосандр? Дом твой и весел, и полон,
Погреб же пуст, перелившись во чрево сидящих.
Горько стенают друзья, скопидомом тебя обзывая,
Ты же сидишь на театре, недостойных смотришь актеров игру!
Стихи встретили рукоплесканиями. Потом хор голосов дружно подхватил понравившуюся строку:
Погреб твой пуст, перелившись во чрево сидящих!
Сосандр поднял над головой руки, похлопал. Голоса стихли.
– Это полуправда! – громко заявил художник. – Сосандр уважает друзей и себя и имеет запасной погреб! Нового урожая вино, молодое. Мажьте его винными дрожжами лица – молодыми останетесь. Говорят – старый друг лучше новых двух. Правильно, но призываю – не старьтесь. Кому весело быть рядом с брюзгой и развалиной!
Он махнул слугам, застывшим в ожидании распоряжений, и те опрометью бросились из помещения.
– Друзья! – снова перекрыл веселые возгласы зычный голос Сосандра. – Вот гость из соседней Скифии, имя ему Лог. Он нашего цеха и мастер отменный. Старейшина Скил, что всем нам понравился, меня с Гекатеем просил быть ему в дружбу. Примите его. Я принял.
Снова раздались рукоплескания. Сосандр возлег, указал Логу на место рядом. Мастер последовал его примеру, им тотчас наполнили кубки, предварительно процедив вино из амфоры через ситечко.
К ним со своей неизменной глиняной кружкой потянулся поэт.
– Ты не похож на скифида, Лог, – заговорил он, стараясь подавить икоту. – Но раз Сосандр говорит, как не поверишь? Выпьем, чтоб люди степей почитали мои поэмы, как их почитают и любят и ждут новых у нас, в Ольвии. Я, Астидамант, говорю это!
Он опорожнил кружку, опустился на свое ложе и что-то забубнил, отбивая такт по столешнице кружкой.
– Я знаю его, – шепнул Лог Сосандру. – Видел на воротах.
– О, там ему место отныне! – засмеялся художник. – Астидаманту не дает покоя слава Гомера. Он несчастлив тем, что тот давно мертв, и ему не с кем потягаться в искусстве говорить устами богов. И он потягивает из кружки. На ворота поставлен за пьянство.
– Как растопить крепкобронное сердце Филлиды? – неожиданно плаксиво выкрикнул Астидамант. – Ноги поэмой любви обернула и ходит, согражданам-братьям позор мой являя, Филлида!
– Его возлюбленная так жестока с ним? – улыбнулся Лог, невольно прислушиваясь к велеречию поэта.
Сосандр захохотал, утер полой плаща слезы.
– Никакой Филлиды нет! – выдавил он сквозь смех. – Это вечная тема его любовных бредней. Он эллин – и крепкий, и добрый, но возлюбленную себе соткал из воображений. Ловит в воздухе, но что остается в руках? К груди прижимает, но тщетно!.. Тихо! Идут виноносы! Гимн в честь даров Персефоны!
Недружный, но сильный рев потряс воздух. И пока слуги из огромных амфор наливали вино в кратеры – чаши, где разбавляли его водой, прежде чем наполнить килики и кубки, хор гремел:
Потом своим многотрудным бразду увлажняя,
Пахарь за плугом ходил. После он мертвые зерна
Спрятал в земле, – проросли они злаком,
Чтоб люди и ели и пили, ни в чем недостатка не зная!
Пиршество продолжалось. Лог с интересом прислушивался к разговорам, сам вступал в посильный для него. Он очень скоро почувствовал себя среди своих людей, умелых в деле и добрых. Сосандр гостеприимно улыбался, направляя внимание мастера то на одних спорщиков, то на других.
– Громко кричат, но о важном, – пояснил он. – Вот послушай. Тот, в голубом хитоне, – философ, противник его, хоть и мал ростом, но строит высокое. Он зодчий.
– …Еще древние стремились очеловечивать все окружающее их, даже богов. Я не говорю о храмах и животных, коим давали имена людские. Возьмем колонну. В ней видим смысл человеческого тела! – скрестив на груди руки, неожиданно густым басом гудел низенький зодчий. – Самое основание наречено ими пятой, середина – торсом, а верх – головой. Только стремясь передать земные радости посредством искусства, художник поднимается на божественную высоту понимания смысла бытия. И что есть правдивее жизни, как не сама жизнь? Все рядом: горе с радостью, слезы со смехом, добро и зло. Но оставь что-нибудь одно на земле, остальное отринь, и наступит погибель. Нет, я голосую за всю компанию.
– А я за ту, что подобрее! – возражал обладатель голубого хитона, нестарый, но совершенно лысый человек. Он нагнул бугристый череп, будто приготовился боднуть зодчего. – Жизнь каждого – это короткий отрезок той дороги, по которой идет в данный момент все человечество. И такими отрезками шагать ему вечно. Но отрезок этот не всегда бывает благополучен и гладок, отсюда судьбы людей, как и судьбы искусств, печальны, вспомни Микены и Крит.
– И что же? Крит и Микены ожили в Афинах!
– Ты не видишь зла в войнах – это уже зло. – Философ промокнул платком лысину. – Афины, Афины!.. А если туда придут варвары?
– Примут то, что есть, и приложат свое! – убеждал зодчий. – Уверен, войны не всегда несут зло, иногда это обновление. Приходится заново строить, а значит, лучше. Вон рядом с Сосандром сидит варвар-скифид. Это его ты страшишься? А ты пойди и спроси, чего он хочет. Или, думаешь, варвары смеются и плачут по-другому? Рождаются не так и не так умирают?
