Он притягивает меня к себе, так что наши губы встречаются снова, и я снова теряю себя, ощущаю его рот, чувствую его дыхание, его сердцебиение, приложив ладонь к его груди. Мои руки хотят ощупать его всего, но его губы так сладко скользят по моим, что рукам никак не сосредоточиться. А вот его руки отлично сосредотачиваются. Он явно из тех, кто предпочитает грудь, а не бедра. И его руки такие медленные, нежные и дразнящие, не такие нахальные, властные, как у Тэла (отлично ты его научила обращаться с грудью, спасибо, Трис), и я чувствую, у меня внутри все напрягается до предела, ожидая и желая большего, большего, большего. Потом Ник убирает руки, и я хочу пробормотать: «Нет-нет-нет, вернитесь, руки», но мой рот слишком занят. Пальцы Ника гладят мою спину, явно в поисках застежки лифчика, но я не могу заставить себя оторваться от его губ, чтобы сказать: «Дорогой, у этого лифчика застежка спереди».
Мои губы спускаются по наклонной, от его губ к подбородку, к шее, к югу – к его груди. Его руки бросают попытки отыскать застежку и принимаются перебирать мне волосы, и я задумываюсь, откуда же он знает, что подобный массаж головы меня заводит.
Я так сильно хочу его, но знаю, что нужно еще немного подождать. И все же движимое любопытством желание испытать, насколько я не фригидна, подавляет все, и я ничего не могу с этим сделать. Мои губы отрываются от его тела, когда я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха и прошептать в него, что я хочу с ним сделать, и почему-то я использую культурные слова вместо непристойных, и он шепчет в ответ: «Правда?» – словно, может, он тоже не уверен, что нам следует заходить так далеко, но его ускорившееся дыхание говорит мне, что он не против такого испытания. И я шепчу в ответ: «Правда», потому что на этот раз он не попросил меня не спешить.
Мой мозг демонстративно покидает холодильную комнату, словно говоря: «Я не могу на это смотреть. Тебе виднее».
Я обхватываю его руками – ух ты, а я и не знала, что я амбидекстр! – и мои руки осязают, осязают, осязают его, и я могу слышать его дыхание, оно тяжелое и мягкое одновременно, как и его резкий шепот. Его руки прочерчивают мягкие линии по моим мокрым волосам, словно одобряя мои движения, и я хочу его так сильно, что неудержимо хочу сделать это, потому что он и это – одно и то же, а я так ненасытна, я хочу получить от него все.
– Нора.
Тут ужасно холодно, но когда я слышу, как он выдыхает мое имя, меня словно охватывает пламя. Все эти романы Джеки Коллинз, которые мы с Кэролайн читали в седьмом классе, – теперь я начинаю понимать, о чем они.
Мой язык обжигающе горяч, он спускается вниз, туда, где движутся мои руки, но пока он еще не достиг цели; ускорившийся пульс замедляется в такт движениям рук. Меня пугает, насколько сильно я его хочу, хотя я добровольно отдаюсь этому чувству. Я не против сделать это – я ПРАВДА ХОЧУ сделать это – но я боюсь, что сделаю что-то не так.
– Нора, – снова шепчет Ник, и я надеюсь, что, быть может, с ним невозможно сделать что-то неправильно. Надеюсь, что он будет мне доверять. Мое сердце колотится-колотится-колотится, а рот хочет уже скорее добраться туда, но сначала я запрокидываю голову, стремясь встретиться взглядом с Ником, но в свете флуоресцентных огней я вижу, что его глаза закрыты, так что вместо этого я произношу:
– Говори мне. Направляй меня.
Потому что я хочу, чтобы мы оба следовали своим инстинктам. И его глаза на мгновение открываются и встречаются с моими, и в свете автомата со льдом я вижу в них благодарность, а в моих руках – еще более убедительный ответ. Ну ладно, поехали.
Ну что ж, привет, Хулио!
Но тут какой-то козел включает свет в комнате, и я хочу умереть вовсе не от смущения. Я хочу умереть от желания довести дело до конца. Кто вообще ухитрился оказаться настолько нетактичным, чтобы запороть такой замечательный момент?
У входа в холодильную комнату стоит пожилая пара. На женщине стеганый халат и дешевые тапочки, она выглядит в точности как моя двоюродная бабушка Хильди из Бока (она ненавидит меня: говорит, что у меня маленький грязный рот, а еще потому, что однажды я совершила чертовски тупую ошибку, признав, что грудинка получается у бабушки лучше, чем у тетушки Хильди). Мужчина одет в боксерские трусы и футболку, и, черт побери, у него на лодыжках ремешки для поддерживания носков – я думала, теперь такое можно увидеть только в музеях. У него морщинистое древнее лицо, словно он мог бы оказаться дядюшкой пришельца из фильма Спилберга, и он несет с собой ведерко для льда. Зачем этим старперам понадобился лед посреди ночи?
Их седым головам нужно некоторое время, чтобы осмыслить то, что они увидели в синем свете.
– О, – наконец произносит клон тетушки Хильди.
– О боже, – говорит ее муж.
Я представляю, как Ник и Нора сейчас выглядят в глазах тетушки Хильди и дядюшки Пришельца, отражаясь в их, надеюсь, близких к деменции мозгах как на пленке «полароида». Ник: без рубашки, еще в штанах, но молния расстегнута и трусы спущены, ладони прижаты к стенке автомата со льдом. Нора: влажные волосы растрепаны после того, как Ник массировал ей голову, в мокрых штанах с расстегнутой верхней пуговицей и тоже без рубашки, но грудь прикрыта черным лифчиком на шнуровке; только что опустилась на колени. ПОПАЛИСЬ.
Надеюсь, тетушка Хильди заметит, как аккуратно я сложила куртку Сальваторе. Пусть это мне зачтется.
Потрясенное молчание, кажется, тянется вечность, а потом Ник, наконец, поднимает взгляд на тетушку Хильди и говорит:
– Не будете ли вы так любезны выключить свет, когда будете выходить?
Теперь ее черед произнести: «О боже». Но, благослови Бог ее добрую душу, она снова щелкает выключателем. Перед этим она на прощание бросает на меня взгляд, и я готова поклясться, что в последнюю затянувшуюся секунду она понимает, как я голодна. Уверена, в какой-то момент своей жизни она чувствовала нечто подобное, и она подмигивает мне, а потом они уходят, и я рада, что Дядюшка и Тетушка все же получили неплохое зрелище за свои деньги, затраченные на отпуск в Нью-Йорке. Теперь, когда на 42-й улице больше нет магазинов с порнухой, мы с Ником можем стать послами доброй воли для этого города. Нужно не забыть обсудить это с мэром.
Тьма возвращается к нам, но мы уже остыли. Теперь Ник говорит нормальным голосом, а не шепотом:
– Может, мы пока еще не готовы к этому?
Его суждение совершенно серьезно – и справедливо – и все-таки мы почему-то смеемся. Нас смешит абсурдность происходящего, а может, мы смеемся от облегчения, что благодаря абсурдному стечению обстоятельств все не зашло слишком далеко.
Наверное, тетушка Хильди встретила на выходе из комнаты мой мозг и попросила его вернуться, потому что я беру в руки рубашку и куртку Сальваторе. Ник тоже одевается. Поверить не могу, как я благодарна, что нас застали врасплох. Я так сильно его хочу. Но еще слишком рано. Подозреваю, что поезд, который часто останавливается и трогается вновь, все равно рано или поздно доедет до станции. Так чего ради торопиться?
