Если в детстве вы фанатели от «Книги о языке» Франклина Фолсома или зачитывались «Заговорившими табличками» Соломона Лурье, то, по большому счету, из «Тайны лабиринта» вы узнаете не так много нового (как уже было сказано, по-настоящему новым может считаться только материал об Алисе Кобер, архив которой был недоступен до начала нулевых годов). Однако есть в американской школе нон-фикшна, во всех ее проявлениях - от недосягаемых концептуальных вершин вроде «Ружей, микробов и стали» Джареда Даймонда до просто добротных образчиков вроде «Тайны лабиринта», - какое-то особое свойство, которое в конечном итоге оказывается важнее, чем неожиданность полученной информации или неповторимость авторской интонации. Пожалуй, лучше всего это трудноуловимое свойство описывается свойством «аккуратность». Американский нон-фикшн - это такой универсальный, добротный и аккуратный casual, идеальное чтение на каждый день: с гарантированным качеством, ровными швами и практичными лекалами. Без головокружительных восторгов, откровений и провалов, зато с безусловным уважением к читателю и предмету, с хорошим чувством стиля и неуклонно соблюдающимся золотым правилом «не менее двух шуток на главу».
Сергей Иванов
Блаженные похабы
Если вы читали написанный Сергеем Аркадьевичем Ивановым веселый и практичный путеводитель по византийским древностям «В поисках Константинополя», то, принимаясь за «Блаженных похабов», подготовьтесь к тому, что эта книга - совсем иной природы. В сущности, перед нами настоящая академическая монография - с многостраничным аппаратом, пространными цитатами на древнерусском и греческом и прочими характерными приметами научного издания. Однако есть обстоятельства, не то, чтобы препятствующие помещению книги Сергея Иванова в узко специальный контекст, но делающие такую атрибуцию не единственно возможной и определенно не главной.
Первое - это, конечно, сам тон повествования, виртуозно балансирующий на стыке строгого академизма и очень выразительного - порой ироничного, порой сочувственного, но в любом случае предельно персонального -высказывания. А второе - это собственно тема, оставляющая почти бесконечное пространство для самых широких параллелей и метафорических прочтений.
«Блаженными» или «похабами» (от глагола «хабить», то есть «портить») на Руси называли юродивых - святых безумцев, ходивших по снегу босиком, пристававших к женщинам, испражнявшихся на публике, дерзивших власть имущим и вообще всячески фраппировавших общественность своим поведением. Однако сама традиция «безумных во имя Христа» пришла из Византии - и Сергей Иванов прослеживает эволюцию юродства от ее зарождения в VI веке, когда на улицах сирийского города Эмессы безобразничал благочестивый провокатор по имени Симеон, до фактического истребления последних юродивых в сталинских лагерях («хорошо было блажить при Николае, а поблажи-ка при советской власти», - говорила юродивая Мария Дивеевская).
Византийское юродство, предполагающее одновременно пребывание в самом средоточии мира с его соблазнами и полнейшую для них неуязвимость, в интерпретации Иванова оказывается альтернативой мученичеству - неслучайно оно расцветает в относительно спокойные для христианства времена, когда православная община рискует заскучать, и вянет на фоне раздоров и войн. Юродивый не существует вне фокуса всеобщего внимания: он непознаваем и трансцендентен, как кантовская «вещь в себе», а ошарашенные наблюдатели могут только описывать его выходки и почтительно гадать о внутренних мотивациях. «Нельзя сказать “я -юродивый”, только “он - юродивый”», - пишет по этому поводу Иванов. «По зову Бога он выбегает в мир из пустыни, словно на единоборство с Диаволом», - описывает поведение юродивого один из агиографов, но тактика и стратегия этой величественной битвы остаются для обычных людей загадкой. Именно это - особенно в русском изводе юродства - роднит поведение «похаба» с поведением царя, столь же непостижимого и внеположного всем мирским законам (этим, в частности, объясняется временами совершенно «юродское» поведение Ивана Грозного).
Сергей Иванов относится к числу тех добродетельных авторов, которые в самом деле пишут о том, о чем пишут, не подмигивая читателю многозначительно и всеми способами избегая натянутых параллелей с современностью. Тем ценнее и глубже те спонтанно возникающие при чтении «Блаженных похабов» аллюзии с нашим временем и нашими сегодняшними обыкновениями и нравами, которые во множестве порождает книга Иванова - многослойная, парадоксальная, пробуждающая читательскую мысль и в высшей степени необычная.
Джонатан Харрис
Византия: история исчезнувшей империи
Британский византинист Джонатан Харрис с самого начала берет быка за рога: честно признавая: у Византии как у государства очень плохая историческая репутация. Погруженные в придворные интриги, бессмысленные догматические споры, бесконечное украшение и без того богато украшенных храмов и утомительные ритуалы, византийцы не сумели ни выстроить эффективную систему управления, ни создать надежную армию - да что там, они даже до ветряной мельницы не додумались. Однако подобный взгляд на Византию вступает в разительное противоречие с тем, что из всех империй подобного масштаба именно она просуществовала дольше всего - более тысячи лет, причем в самых враждебных и постоянно меняющихся (преимущественно к худшему) условиях. Именно поэтому автор предлагает отвлечься от мнимой несостоятельности Византии и поговорить о том, каким образом ей удалось выживать так долго, сохраняя при этом культурную, религиозную и языковую целостность.
В сущности, книга Харриса - это очередной (более краткий, чем увесистый кирпич Джона Норвича, но куда более пространный, чем «История Византии в 22 пунктах» на сайте Arzamas) пересказ основных вех византийской политической истории. Основание Константином новой столицы, принятие христианства, реформы Юстиниана, иконоборческая ересь, борьба со славянами, арабами и персами, великолепие Македонской династии, четвертый крестовый поход, закончившийся захватом Константинополя -и дальше, под горку, к страшному дню 29 мая 1453 года, когда, защищая город на древних стенах Феодосия, в бою пал последний император - по иронии судьбы тоже, конечно же, носивший имя Константина.
Единственное, что можно поставить Джонатану Харрису в упрек, - это традиционная уже фиксация на жизни императоров и их окружения: из «Византии» мы почти ничего не узнаем ни о культуре, ни о повседневной жизни, ни о ментальности простых византийцев - словом, обо всех тех занимательных штучках, которые открыли читателю в XX веке французские историки школы Анналов и которые, собственно, только и позволяют в полной мере вдохнуть воздух чужого времени. Впрочем, в случае с Византией эта тема в целом плохо изучена, так что особых претензий к Харрису быть не может. Неслучайно один из лучших отечественных специалистов по Византии Сергей Иванов в недавнем интервью сайту «Горький» сказал: «Мы практически ничего не знаем о том, как выглядела повседневная жизнь византийцев. Величайший из ныне живущих византинистов Сирил Манго как-то признался, что ни за что не согласился бы быть консультантом какого-нибудь художественного фильма про Византию, потому что не смог бы ответить ни на один вопрос, как должно выглядеть что-нибудь - штаны на актере, что герои должны есть и так далее».
