Однако любая попытка содержательно проанализировать или хотя бы осмысленным образом пересказать тексты, вошедшие в «Белый квадрат», упирается в полную невозможность вычленить из них хоть какое-то подобие концептуального высказывания. Филигранно выточенные и совершенные, рассказы сборника производят впечатление дорогих декоративных сосудов, предназначенных для отстраненного любования - или, как вариант, для наполнения любым смыслом по желанию читателя. И это обстоятельство вновь вынуждает вспомнить Пелевина, двадцать лет назад, в «Чапаеве и пустоте»; придумавшего для таких намеренно бездумных, принципиально исключающих возможность толкования текстов безупречное определение -«командирская зарука».
Сухбат Афлатуни
Муравьиный царь1
Стабильность, конечно, признак мастерства, однако умение сделать что-то совершенно новое, не похожее на то, что делал раньше, завораживает порой куда сильнее. После огромного, поэтичного и атмосферного «Поклонения волхвов» меньше всего ждешь от Афлатуни романа компактного, поджарого, плотного и совсем простого. И тем не менее «Муравьиный царь» именно таков: по крайней мере, первая его - реалистическая - часть.
Тридцатипятилетняя бизнесменша Лена приезжает в дом отдыха «Бултыхи» с родителями и братом для того, чтобы заново пережить, по ролям разыграть самое счастливое - девятое - лето своей жизни, а после вернуться в город, где Лену не ждет ничего хорошего. Суд из-за обрушившегося бассейна, в котором погибли люди и к строительству которого Ленина фирма была причастна, вконец обнаглевший сын-подросток, угрозы со стороны бывших товарищей по бизнесу... Однако всё это будет потом, нескоро, а пока Ленка и Лёнька, мама и папа загорают и купаются, едят в столовой котлеты с пюре, Лёнька рассказывает сестре страшные истории про «вампиру» и все вместе готовятся праздновать ленкин день рожденья - словом, всё уютно, надежно и просто, как в детстве. Единственное отклонение от блаженной и безгрешной атмосферы детства - это статный молодой спасатель в красных шортах по имени Генка, с которым Лена закручивает бездумный летний роман. Однако то, что начиналось так легко, внезапно оказывается очень устойчивым и прочным. А вот семейная идиллия «мама-папа-дочка-сын» внезапно начинает расползаться по швам, оплывать, приобретать черты не то дешевого водевиля, не то зловещего триллера...
Вторая часть пристыковывается к первой вполне механически (и, пожалуй, это единственное, что роднит «Муравьиного царя» с «Поклонением волхвов» -там переходы между тремя частями романа тоже были довольно условными) и представляет собой текст совершенно иного рода. С жаркого лета в Бултыхах прошло двенадцать лет Генка с Ленкой поженились и даже обвенчались, у них растет дочка, и всё, в общем, неплохо, но вдруг приходят тревожные вести: старая мать Генки заражена некой страшной болезнью. Теперь ее необходимо изолировать - отправить в лесную глухомань, в обезлюдевшую деревню Серая Бездна, где находится специальное заведение для таких больных. Генка сажает мать в машину и по зимней дороге отправляется в путь, который, начинаясь как вполне деловая, будничная поездка, очень скоро приобретает черты самой настоящей сказки - не той, которую можно прочесть в детской книжке, а той, которую ни один здравомыслящий ребенок и слушать-то не станет - слишком жутко. На дороге Генку с матерью подстерегает разного рода лесная нечисть, местные полицейские - так называемые «колины люди» -оказываются слугами не кого-нибудь, а самого Колобка, древнего божества, спящего где-то в темных лесных недрах, а в приемном покое больных встречает русалка... И единственное, что может помочь против всего этого безумия и чертовщины - это полузабытые детские стишки, песенки и - ну, да, крест животворящий.
«Муравьиный царь» Афлатуни словно специально устроен таким образом, чтобы пробуждать ассоциации. «Метель» и «Путь Бро» Сорокина, «Шатуны» Мамлеева, «Номер один, или В садах других возможностей» Петрушевской -конечно, эти (и многие другие) тексты сквозят и просвечивают сквозь романную ткань, дразня читателя обманчивым эффектом узнавания. Однако поразительным образом использованная Афлатуни дважды вторичная фактура (не просто фольклор, но фольклор переваренный и освоенный литературной традицией) ни коим образом не выглядит натужно или искусственно. Из откровенного вторсырья, из дремотного бормотания, из болотной тины и теней автор строит текст энергичный, захватывающий и свежий, как в первый день творенья. Страшноватый и безысходный, конечно, но разве ж это недостаток.
Дикий пляж
В пространстве современной русской словесности за уроженцем Ташкента Сухбатом Афлатуни, в миру известным под именем Евгения Абдуллаева, прочно закреплен статус «Кто у нас за Среднюю Азию? - Афлатуни у нас за Среднюю Азию». И хотя после географически нейтрального «Муравьиного царя» мы точно знаем, что Афлатуни вполне способен писать книги про что угодно, про родной ему Узбекистан он в самом деле пишет как никто. Сборник рассказов «Дикий пляж» - лучшее тому свидетельство.
В узбекской пыльной глуши умирает на роскошной резной кровати старая ленинградка, мечтающая перед смертью увидеть родной город, где ей довелось поработать не кем-нибудь, а уборщицей в Русском музее («Русский музей»). Спасает чинары, которые безжалостно вырубают хитрые коммунальщики, малахольная глухонемая старуха, и никто не подозревает о том, что на самом деле она и сама - дерево, и ей просто невыносимо видеть гибель своих братьев («Умаровна»). Приезжает в жаркий пыльный Ташкент странное семейство израильтян - их старшая полубезумная дочь убеждена, что где-то здесь она сможет встретить душу своей умершей подруги... Какие-то тексты (вроде, например, рассказа «Совращенцы») неуловимо перекликаются с мотивами главного романа Афлатуни «Поклонение волхвов», но большая часть рассказов обособлены и от прежних книг писателя, и друг от друга.
Однако нечто неуловимо общее в них есть - вернее, все вместе они формируют некоторое чувство общности. Постколониальная по своей сути, очаровательно расхристанная и, в отличие от его же до странности безупречных романов, трогательно несовершенная малая проза Сухбата Афлатуни обладает свойством вызывать из небытия, собирать как мозаику, обживать и наполнять осязаемой плотью роскошный мир Средней Азии.
Сахарный виноград (ни в коем случае не плевать косточки в окно - мама накажет), тенистые чинары, сопливые дыни на базаре, чумазые ребятишки, сбивчивый разговор на всех языках сразу и ощущение специфического восточного волшебства (иногда дружественного человеку, а иногда и не очень), разлитого в горячем воздухе, - все эти реалии, казалось бы, навеки ушедшие из нашей жизни вместе с советскими теленовостями про «хлопкоробов Узбекистана» и пенсионерской модой на тюбетейки, возвращается к нам в рассказах Афлатуни. Возвращается, светит, греет, иногда даже жжет -словом, определенно делает жизнь красочней и лучше, несмотря на мелкие конструктивные огрехи.
Алексей Сальников
Петровы в гриппе и вокруг него
Книга екатеринбуржца Алексея Сальникова - редчайший в отечественной практике случай явления совершенно готового, не нуждающегося ни в каких скидках на молодость и нехватку опыта писателя буквально из ниоткуда (хотя на самом деле, конечно, из богатейшей екатеринбургской литературной традиции и собственного поэтического бэкграунда автора).
