– Стать радикалами?
– Это они уже сделали. Нет, я имею в виду, что они собирались действовать. Они искали информацию о том, как изготовить бомбу.
– И вы про них раньше не знали? – удивился Гильем.
– Нет, мы за ними присматривали из-за их связи с Фиссумом. Они входили в его окружение и потому за ними все время следили. Похоже, нам повезло, что Карим решил действовать в одиночку.
– Он что, не посвятил их в свои планы? – поинтересовался Сеньон.
– Вероятнее всего. Из всех них он был самым вспыльчивым и самым большим параноиком, но к тому же самым решительным. Он не смог пережить гибель своего драгоценного имама и обвинил государство в том, что это оно его убило. Судя по тому, что нам удалось узнать на сегодняшний день, он единственный имел оружие. Он стащил автомат у старшего брата, а тот замешан в торговле наркотиками в квартале Аржантей.
– То есть вы взяли всю организацию? И мы… в безопасности? – спросил Сеньон, думая о жене.
Марк поджал губы, озабоченно оглядел Сеньона, затем Гильема.
– Те парни полные придурки, – в конце концов выдавил он.
– Придурки, которые могли перебить кучу народа, – ответил Гильем, набивший рот круассаном.
– Да, но есть и кое-что странное. Мы перехватили эсэмэс-переписку. Фиссум с ними явно играл. Он вел с ними крайне радикальные разговоры, как с настоящими ваххабитами, но в то же время твердил им, чтобы они ничего не делали, чтобы вели себя незаметно.
– Кнут и пряник. Разве это не лучшая тактика манипулирования?
– Нет, тут что-то другое. Судя по тому, что нам удалось обнаружить, их присутствие чуть ли не смущало Фиссума. Тот, кто стоит во главе их группки, даже уговаривал остальных не рассказывать имаму об их планах, чтобы Фиссум не попытался их разубедить.
– Но ведь Фиссум был идеологом, организатором? – вспомнил Сеньон. – Может, он ждал, когда представится подходящий момент, когда появится достойная цель? А они казались ему бешеными псами… которых он не мог удержать.
Марк развел руками в знак неуверенности.
– Это нам и предстоит узнать. Ладно. Скажите Лудивине, что я заходил, и передайте привет от меня. Я возвращаюсь в чистилище.
– Таллек! – позвал его Сеньон, когда он уже был в дверях. – Как вы думаете, будут еще нападения?
Марк сделал глубокий вдох, вздернул брови.
– Мы взяли не всех, в этом я уверен. Фиссум не был истинным центром всего, а дурачки, которые сидят у нас, – точно не подходящие для него исполнители, их уровень недотягивает до уровня имама. Есть еще что-то, но я не понимаю, что именно, и от этого мне не по себе. Я уверен, что убийца, которого вы ищете, каким-то образом связывает эти фрагменты воедино, что он сможет нам объяснить, как на самом деле обстоят дела.
С этими словами он вышел из кабинета.
Но спустя пятнадцать минут его имя высветилось на экране мобильного телефона Сеньона.
– Она не отвечает на звонки, ее нет дома, – сообщил Таллек. – У нее всегда распахнута калитка в сад?
Застигнутый врасплох серьезностью Марка, Сеньон пробурчал:
– Мм… Не знаю. Вы уверены, что ее нет внутри?
– Я обошел дом, тут никого.
У Сеньона часто забилось сердце. От природы он был крайне спокойным, не любил воображать невесть что, но события последних четырех дней довели до легкой паранойи и его, и всех коллег. Он заметался, не зная, что сделать, что сказать, пока инстинкт не подсказал ему самые верные слова:
– Ясно, оставайтесь там, я еду.
37
Вот чего она боялась. Она как могла оттягивала этот момент, была готова пойти на любые сделки, лишь бы он вообще никогда не настал, но понимала, что ей от него никуда не деться.
Она чувствовала себя животным, которое везут на бойню. Она мечтала, чтобы ее везли вечно.
Но вот фургон остановился, двери подсобки распахнулись, послышался шум: мясники надели фартуки, стали точить ножи.
Могила раскрылась у нее над головой.
– Выходи, – скомандовал безжизненный голос.
У Лудивины звенело в ушах после многих часов в неудобной позе, без еды и воды. Ее ослепил непривычно яркий свет. В голове все смешалось. Она едва сумела разогнуться, ноги ее не держали, колени саднило, ягодицы болели, спину свело. Она попыталась выпрямиться, но не сумела: мешали стянутые хомутом запястья.
Мужчина схватил ее за руку и резким движением вытащил наружу. Он явно силен, отметила она.
Он швырнул ее на холодный бетонный пол.
Ей удалось выбраться из могилы, но все же еще никогда она не была так близка к смерти.
Боль в желудке вернулась: внутри у нее словно ворочался раскаленный вертел, и от этого ощущения она полностью пришла в себя.
Подвал. Он держит ее в подвале, тут пахнет сыростью.
Все ее органы чувств с огромной скоростью подстраивались к новым условиям. Она вновь четко видела все вокруг, хотя свет и казался ей слишком ярким после многих часов во тьме. Сколько времени она там провела? Пятнадцать, двадцать часов?
Она оказалась в небольшом помещении: голые стены, покрытые облупившейся краской, усеяны темными пятнами. Вентиляционное окошко заткнуто тряпками, поверх них – слой минеральной ваты.
«Она поглощает звуки… крики».
Никакой мебели. Ее тюрьма представляла собой небольшую яму под бетонным полом, которую накрывали тяжелой плитой. Сколько времени можно прожить в такой дыре?
Тогда Лудивина повернула голову и увидела в противоположном углу помещения, на полу, грязный матрас. Накрытый прозрачной пластиковой пленкой.
Сердце у нее забилось. Она знала, что все случится здесь. Пленка была чистой, новой.
«Это для меня…»
Ее глаза наполнились слезами.
В горле встал ком, когда она заметила пластмассовый короб вроде тех, что используют рыбаки, а рядом с ним – три бутылки отбеливателя.
По пищеводу рванулось вверх что-то горячее и кислое.
Она заметила хомуты, висящие на гвозде возле матраса: еще не застегнутые, готовые к использованию.
Мужчина отскочил, вскрикнув от омерзения. Лудивину вырвало желчью, она повалилась на пол, совершенно обессилев, пытаясь не потерять сознание.
Мужчина обошел вокруг нее, выбирая, с какой стороны подступиться. Он голый, вдруг осознала она, и от этого в слабые стенки ее желудка толкнулась новая волна чего-то кислого. Она застонала.
– Ползи, – скомандовал он, указывая на матрас.
Лудивина покачала головой, словно не желающая повиноваться собака, понимающая: то, чего от нее требуют, куда страшнее, чем удары, которые обрушит на нее хозяин.
