– Замолчи и иди туда! – повторил он, на этот раз совершенно спокойно.
С тех пор, как он глубоко уверовал в Бога, он убивал, чтобы повиноваться. В перерыве ему под руку попалась Анна Турбери – своего рода переходный этап, последний бесконтрольный порыв. Но с тех пор он служил делу, значительно превосходящему его самого.
«Он повинуется, потому что это соответствует его духовным убеждениям и личным потребностям».
Почему он взялся за Лудивину? Потому что так велел ему тот, кто им руководит, или потому что понял, что она взяла его след? В первом случае он ее уничтожит. У него нет выбора, его действия оправдывает приказ, полученный свыше. Но если он похитил ее по собственной инициативе…
Над ней сверкнул электрошокер.
– Я тебе очко подожгу! – раздраженно крикнул он.
«Он в нетерпении, он пришел за мной, потому что снова испытывает возбуждение, а я сейчас все испорчу».
Она поняла, что он теряет контроль над собой. Удары, гнев говорили о том, что есть лишь два варианта: либо он возьмется за дело и пойдет до конца, либо в конце концов устанет и, не желая испортить самый главный момент, бросит ее обратно в ее могилу еще на несколько часов.
«Слишком рискованно».
Нужно зайти с другой стороны, заставить его сомневаться. Заставить его метаться между истовой верой и убийством. Погрузить его в его собственные мучительные переживания о добре и зле, так чтобы они вытеснили из его головы всякое стремление к насилию.
– Бог меня защитит, Он примет мою душу, – выдавила она, едва ворочая языком.
– Заткнись.
– Он откроет мне двери, потому что знает, что я – жертва Зла.
Порывшись в собственной памяти, словно застывшей от стресса, Лудивина вспомнила слово, которое использовал один ее бывший коллега, мусульманин, рассказывая о том, что в его религии под запретом.
– Убивать меня – харам, – прибавила она. – Ты ответишь перед Ним за свой поступок.
– Молчи!
– Если ты изнасилуешь и убьешь мусульманку, то навлечешь на себя Его гнев и…
Он прижал к ее руке электрошокер и ударил током. Лудивина подобралась, до боли сжала зубы, все ее тело словно пронзило молнией.
– Заткни свой гребаный рот! – заорал он.
Лудивина задыхалась, скорчившись на полу. Она его спровоцировала, он среагировал, а значит, она нащупала чувствительную струну, заставила его свернуть с рельсов, ведущих в его фантазию. Она на верном пути, но этот путь смертельно опасен: одно неверное движение – и у нее на горле затянется пластмассовый хомут…
– Если ты меня изнасилуешь, – выдавила она, – ты изнасилуешь Бога.
Новая порция ударов ногами, сильных, прямо в ребра.
– Он повсюду, – стонала она, – Он все знает, Он все ви…
– Ползи, сука!
Пятка мужчины врезалась Лудивине в рот, так что ее отбросило назад. Она ударилась головой об пол и почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Она сопротивлялась. Изо всех сил пыталась сохранить ясность ума, боролась с упорством человека, понимающего, что он умрет, если сдастся. Вкус крови на губах помог ей не отключиться.
– Я знаю, что с тобой происходит, – морщась, выговорила она. – Твои жуткие желания борются с твоей верой. Я все знаю. Бог говорит мне обо всем.
Ее скрутило от нового удара током. Один нескончаемый разряд.
Затем мужчина вскочил и отбежал от нее. Он издал вопль – крик дикого зверя, в котором слышались и ярость, и агония.
Лудивина, едва живая после обрушившегося на нее наказания, собрала все еще сохранившиеся у нее крупицы сил, чтобы удержать глаза открытыми, хотя бы наполовину… Она захлебывалась в собственной крови, вонзала ногти все глубже в кожу ладоней. Но лицо ее кривилось в жестокой усмешке.
Он сорвался. Возбуждение прошло. Теперь он либо убьет ее, либо выждет, пока гнев уляжется, пока он вновь сможет все контролировать, пока вновь обретет власть над ней… пока сексуальное желание не пересилит сомнения, вину перед Богом.
Он подошел к ней, схватил за лодыжки и грубо потащил к темной яме.
– Большой джихад, я должен совершить большой джихад! – произнес он сам для себя, словно пытаясь себя убедить. – Да, да, чтобы перейти к малому джихаду. Он велел мне вершить догму! Он велел забрать с собой как можно больше людей! Эта кафир – одна из них! Одна из них!
Люк закрылся, и Лудивина вновь оказалась во тьме, которая теперь несла ей успокоение.
Она выиграла еще несколько часов.
В следующий раз он найдет способ сразу ее обуздать.
Она сделала глубокий вдох, желая вновь обрести контроль над собственным телом. Она была жива – пусть и ненадолго; но все же ей удалось одержать маленькую победу над временем.
«Без паники…»
Чтобы забыть страх, ей нужно было на что-то отвлечься.
«Этот человек… где я его раньше видела?»
У Лудивины болело все тело, она не могла унять дрожь, она плакала, не желая признаваться в этом самой себе, – но все же не собиралась сдаваться на милость этого чудовища.
Она погрузилась в себя, ушла как можно глубже и принялась искать в памяти его лицо.
38
Старенький «Порше Бокстер» дремал в гараже возле дома Лудивины.
Сеньон отошел от пыльного оконца. Он почти никогда не видел ее за рулем этой машины. Зачем покупать себе такую игрушку, если ездишь на ней раз в год?
– Что там? – спросил Марк Таллек от ворот.
– Машина в гараже.
Сеньон подошел к Марку, и они вместе зашагали через сад, оглядывая дом.
– Она часто так поступает? Исчезает, никому ничего не сказав? – спросил Марк.
– Иногда она куда-то срывается, если ей вдруг что-то приходит в голову. Но обычно предупреждает. И потом, после нашего последнего крупного дела она точно не стала бы так поступать.
– Может, она еще спит?
Сеньон посмотрел на часы.
– Почти полдень. Вряд ли.
– Какие-то семейные дела?
– Нет, на работе аврал, она не бросила бы расследование без веской причины и точно бы позвонила.
– Может, она телефон потеряла, или он разрядился…
Марк изо всех сил пытался себя разубедить.
– Вы можете войти к ней в дом? – спросил Сеньон.
– В смысле?
– В смысле, что вы из ГУВБ и у вас наверняка есть в кармане отмычка, которая незаметно откроет любой замок.
Марк тяжело вздохнул.
– Нет, ничего подобного у меня нет. Хватит уже дурацких стереотипов. Может, она кому-то оставила ключи?
