– Мы работаем в спешке, чем-то приходится жертвовать. Поверь, если бы у меня был иной, но столь же эффективный метод работы, я бы использовал его. Но у нас нет возможности спокойно все обсудить с ними за чашкой чая.
– Но ведь ты мог бы поговорить с ними по-арабски, возможно, это хоть немного расположило бы их к тебе…
– Зачем? Чтобы они поняли, что я не расист? Чтобы решили, что я одержим мусульманами? Это моя работа, Лудивина. Я преследую исламских фундаменталистов. Не фашистов в гитлеровской Германии. Не партизан из Красных бригад. Не марионеток из Еврейской бригады или других экстремистских движений. Нет! Моя задача состоит исключительно в том, чтобы ловить исламистов, желающих убивать во имя Аллаха. Я не виноват в том, что мусульмане сами перевирают суры Корана и оправдывают ими свои бесчинства. Если через двадцать лет террористы, которыми кишит наша страна, станут убивать во имя Будды, я буду бороться с революционерами-буддистами, и плевать, если они решат, будто я расист или подумают, что я мог бы обращаться с ними повежливее. Вопрос не в этом, и да, я действительно не всегда с ними нежен, но для меня важен результат. Я не стану начинать каждый разговор с оправданий и заявлений о том, что я десять лет прожил с мусульманкой, принял мусульманскую культуру, до сих пор люблю ее и восхищаюсь ею! Это было бы нелепо…
Лудивина не настаивала. Она понимала, какой выбор стоит перед Марком, хотя и не во всем была с ним согласна. Ни один связанный с религией вопрос нельзя решить в два счета. К вопросу об исламе во Франции трудно найти правильный подход – учитывая и значительное мусульманское население в стране, и ее колониальную историю, и интеграцию, с которой сама Франция справилась из рук вон плохо, и пропасть, отделившую последнее поколение французских мусульман от их родных стран, лишившую их всяких ориентиров, всякой веры в себя. Кто они – французы, поскольку родились и выросли именно здесь? Или представители стран, из которых приехали их родители, – несмотря на то, что сами они всю жизнь прожили во Франции? Какую родину им следует выбирать – ту, где их не воспринимают как обычных людей, или ту, о которой они знают лишь по традициям и культуре? Сколько молодых людей сегодня задают себе эти вопросы? Подобная оторванность от корней способствует тому, что человек определяет свою идентичность именно по религиозной принадлежности. Он не чувствует себя полноправным гражданином той или иной страны – зато везде, где бы он ни оказался, его считают мусульманином. Прежде всего мусульманином. Это острая, сложная тема, в связи с которой у всякого не-мусульманина прежде всего возникает желание извиниться, много раз повторить, что ему интересна эта культура, что он исполнен к ней уважения, и лишь затем перейти к сути вопроса, осмелиться на критику. Не-мусульманину приходится постоянно осторожничать, иначе его сочтут нетолерантным, расистом. В ходе расследования, особенно если нужно действовать быстро, подобная ситуация всегда представляет собой большую проблему.
Исламские террористы лезут в эту брешь, расширяют ее с каждым терактом, роют яму, в которую в конце концов должен рухнуть весь мир. Это хорошо продуманный план: после каждого теракта все больше и больше чуть менее тонко чувствующих умов тычет в ислам пальцами, объединяется в группы, противопоставляющие друг другу две части общества. В результате мусульмане чувствуют себя все более и более изолированными, порицаемыми, все менее и менее свободными в рамках собственной веры. Подчас это приводит к исходу – или к священной войне. Вот он, план исламистов. В глубине души они знают, что никогда не выиграют войну в Ираке или в Сирии, что территории, подвластные ИГИЛ, рано или поздно придется оставить: но если все мировые государства начнут рвать друг друга на части, то умма вновь сплотится, обретет мудрое руководство, вооружится и установит халифат более или менее во всем мире.
Каждый несет ответственность. И мусульмане, которым нужно порвать с экстремизмом, исходящим от их религии, и все остальные жители Земли, которым нужно научиться уважать ислам, при условии, что тот, в свою очередь, станет уважительно относиться ко всем прочим религиям мира.
«Прекрасная утопия, чудная мечта о гармоничной жизни…» – с горькой иронией подумала Лудивина.
Она вдруг заметила, что Марк говорит по телефону. Он резко оборвал разговор и схватил ее за руку. Сжал ее. Слишком сильно.
Его зрачки блестели в свете неоновых ламп.
– Мы нашли главного, – очень тихо сказал он.
55
Конференц-зал здания ГУВБ в Леваллуа был как две капли воды похож на любой другой конференц-зал любого учреждения по соседству: длинный стол, экраны на стенах, холодный свет, полное отсутствие украшений.
Лудивина села рядом с Марком, напротив двух мужчин в брюках и рубашках, выглядевших так, словно они не спали уже дня три.
– Мы действовали следующим образом, – сразу же начал объяснять первый мужчина. – Нанесли на карту все точки, в которых засекали телефон Антони Бриссона. Его геолокация в хронологической последовательности.
Второй мужчина включил свой компьютер, и на экранах в зале появилась картинка. Программа демонстрировала карту Парижа и окрестностей во все более детальном масштабе, пока на экране наконец не остался только запад парижского региона. На экране стали появляться красные точки со стрелочками, указывающими перемещения, в углу мигали даты, часы и минуты.
– Вы видите, что большую часть времени он проводит в одном и том же довольно ограниченном районе, – продолжил первый агент, – у себя дома или у клиентов, которых ему удалось найти. Нас же интересовали отклонения от курса: случаи, когда он выезжал, обычно ненадолго, куда-либо за пределы своей зоны комфорта. Мы обнаружили несколько таких отклонений. Мы провели расследование и отбраковали большинство. Но одно отклонение показалось нам важным.
В этот момент черточки на экране соединили дом Бриссона с какой-то точкой в Париже. Красная точка пульсировала на месте примерно час, если судить по тайм-коду, после чего стрелочки повели Бриссона обратно домой.
– Он ездил на вокзал Сен-Лазар. Ну и что такого, скажете вы. Но, внимательно изучив распечатку его звонков, мы обнаружили, что в полдень того же дня, за шесть часов до поездки, он ответил на звонок с телефонного номера, привязанного к предоплаченной карточке, по которой был сделан, собственно, только этот самый звонок. Звонили откуда-то из района канала Сен-Мартен, в Париже.
При этих словах четверо следователей обменялись многозначительными взглядами. Таких совпадений не бывает. На подобные предосторожности мог пойти только явный параноик… или террорист.
– Мы с Луи раздобыли все записи с камер наблюдения на вокзале Сен-Лазар за тот день, когда там побывал Антони Бриссон. Железнодорожники хранят видеозаписи в течение двух недель: нам повезло, что мы так быстро ими заинтересовались, еще пара дней, и мы бы остались ни с чем. Мы просмотрели записи и нашли его.
– Он с кем-то встречался? – спросил Марк.
Компьютерщик кивнул, едва не лопаясь от гордости.
