Гильем остановился перед хлипкой, приоткрытой калиткой, за которой виднелась дорожка, поросшая редкой травой. Дом с вывороченными ставнями, стоявший в глубине участка, словно отвернулся от квартала, застыдился его. Казалось, что эта хибара вот-вот развалится и рухнет.
– Он тут живет? Ты уверен? – спросила Лудивина.
– Он указал этот адрес.
В доме было так же темно, как и на улице.
Трое жандармов, вытянув раскрытые руки вдоль корпуса, осторожно двинулись по дорожке к дому – настороженные, готовые действовать.
Когда они подошли ближе, у них не осталось никаких сомнений в том, что дом заброшен. Облезший фасад украшали бесконечные граффити, сломанные жалюзи в окнах второго этажа едва держались на карнизах, разбитые окна открывали всем ветрам нутро когда-то вполне приличного особняка.
Лудивина бесшумно взошла по ступенькам крыльца и носком толкнула дверь, уже давно оставшуюся без замка. Она вытащила из кармана фонарик и осветила белым лучом растрескавшуюся напольную плитку, заплесневелые стены прихожей. Она вошла внутрь, сразу за ней шагали Сеньон и Гильем, державший в руке второй фонарик.
– Никого, – едва слышно выдохнул Сеньон.
Лудивина не ответила и прошла дальше. В доме отчетливо пахло сыростью, но было и еще кое-что…
«Сильный, довольно приятный запах… пахнет едой!»
Она постучала пальцем себе по носу, указывая коллегам на то, что заметила. Здесь кто-то жил – или, по крайней мере, недавно сюда заходил.
Справа – две комнаты, заваленные хламом и строительным мусором. В свете фонарей блеснули пластмассовые шприцы. Среди алюминиевых банок и бутылок то тут, то там виднелись кучи изорванной, заношенной до дыр одежды. Высилась стопка листов картона, явно служившая кому-то матрасом. Неподалеку валялись использованные презервативы – змеи порока, свидетели того, как красота обернулась уродством.
Никого.
Лудивина вернулась в прихожую, откуда вверх вела покосившаяся лестница; еще одна лестница, за хлипкой боковой дверцей, шла вниз, в подвал.
Указав пальцем на потолок, она дала коллегам понять, что хочет подняться вместе с Гильемом, и жестом велела Сеньону оставаться на месте, но тот живо замотал головой.
– Мы больше не делимся! – категорично прошептал он. – Хватит глупостей!
Ступеньки ужасно скрипели от каждого шага: серия жутких взвизгов, сложившихся в хохот безумной ведьмы, когда Лудивина все же решила ускориться.
«Поздно прятаться».
Лестница вывела их на просторную площадку, куда выходило пять закрытых дверей.
Лудивина чувствовала, как бьется ее сердце – в постоянном, но быстром темпе. Она старалась обращать внимание на происходящее вокруг, сохранять спокойствие, все видеть, но не упускать из виду главное – безопасность каждого из них. Они не имеют права утратить самообладание, если на них вдруг с криками выскочит какой-нибудь наркоман: они не должны думать, что перед ними террорист.
Она поняла, почему ей было не по себе. Воспоминание о том, как на нее напали в ее собственном саду, еще не стерлось – удар электрошокером, легкость, с которой Антони Бриссон сумел ее одолеть… Для нее он навсегда останется голым мужчиной. Тем, кто толкнул ее на словесную проституцию, чтобы выжить. Тем, кто вытащил ее из ямы, чтобы попытаться ее изнасиловать и убить. Ублюдком, чудовищем.
Сеньон резко стукнул ее по плечу, возвращая к реальности. Он указал товарищам на низ одной из дверей: под ней мерцал тусклый свет. Словно там горела свеча.
Все трое одновременно положили ладони на табельное оружие, но не стали пока доставать пистолеты из кобуры. Стараясь не шуметь, они приблизились к двери, окружили ее. Сеньон встал справа от проема, Лудивина – слева, Гильем – по центру. Лудивина уже собралась было крикнуть «Жандармерия!», но в последний момент оттолкнула Гильема вбок. Никого не ставить по центру. На всякий случай…
– Жандармерия! Назовите себя и откройте дверь! – приказала она звонким, громким голосом.
Спустя всего мгновение дверь треснула под ответным напором свинца и пороха. Смертоносный ливень взорвал гипсовую лепнину, изрешетил деревянные брусья, расшвырял во все стороны осколки и пыль. Выстрелы звенели в ушах жандармов, словно крики ярости.
Лудивина съежилась, втянув голову в плечи, выдернув из кобуры свой «ЗИГ Зауэр», изо всех сил стараясь не закрывать глаза в наступившем хаосе. Сеньон прижался спиной к окну, держа у лица свой полуавтоматический пистолет. Лудивина не увидела Гильема, но поняла, что пули, поразившие дверь, летели как раз туда, где он стоял, пока она не отпихнула его в сторону.
Она с ужасом заметила, что Гильем лежит на полу: вид у него был ошеломленный. Похоже, он остался цел, но сильно испугался. Она жестом велела ему не двигаться.
Стрельба прекратилась. Лудивина колебалась. Стоит ли воспользоваться паузой и кинуться вперед, или лучше отойти и сообщить в ГВНЖ? Как они будут удерживать этого безумца, пока не подоспеет подмога? Что, если элитное подразделение будет добираться сюда целый час, а стрелок тем временем вытащит автомат Калашникова и прошьет их пуленепробиваемые жилеты, словно скальпель – живую плоть? Что, если он взорвет себя?
Сеньон вопросительно качнул подбородком, словно спрашивая у Лудивины, что она думает делать. Он указал на дверь.
Она помотала головой.
«Слишком опасно».
Она чувствовала, что, будь она здесь одна, непременно решилась бы. Но не сейчас, не с Гильемом и Сеньоном. Это безумие. В конце концов, она не могла больше вести себя безрассудно. Необдуманные решения остались в прошлом.
Отступить и оцепить периметр.
Она услышала в комнате какой-то шум, узнала характерный щелчок зажигалки.
«Он что-то поджег!»
Первое, о чем подумала Лудивина, – фитиль. Он их всех взорвет.
– На улицу! – крикнула она товарищам.
Едва они дернулись с места, как за дверью раздался выстрел. Один. Затем сильный удар. Что-то упало.
Затем ничего. Из-за двери больше не было слышно ни единого звука.
Сеньон и Лудивина переглянулись. Они думали об одном.
– Черт с ним, – бросила она, развернулась и двинулась к двери.
Сеньон резким ударом ноги сшиб и без того едва державшуюся на месте створку, выставил перед собой пистолет.
Их встретило хищное дыхание ада, заставившее их резко отпрянуть назад.
Языки пламени уже лизали стены на уровне человеческого роста, заполняя комнату удушающим жаром. На полу валялись три пустые канистры – судя по запаху, из-под бензина. Огонь неистово пожирал то, что еще недавно было спальней и кухней.
В центре комнаты, в жадных объятиях пожара, лежало тело. Под нижней челюстью гвоздикой алело входное отверстие от пули, из него по капле сочилась кровь. Прямо в мозг. И пистолет все еще у него в руках.
