Существование этих препятствий приводит нас к следующему выводу: в том, что касается миграции, реальность сильно уступает желаниям. Стандартным инструментом для оценки последних служит опрос Института Гэллапа, охватывающий большую выборку жителей всех регионов мира. В целом около 40 % населения бедных стран утверждает, что эмигрировали бы в богатые страны, если бы у них была такая возможность. И даже эта цифра, возможно, не вполне отражает того, что наблюдалось бы в отсутствие финансовых и юридических барьеров. Представьте себе, что страну действительно покидает 40 % ее населения. Итогом такой миграции станет колоссальная диаспора, наверняка сосредоточенная в нескольких богатых городах. Эти города, население которых имеет радикально более высокий доход, чем столица родной страны мигрантов, с большой вероятностью станут новым культурным ядром общества: молодых людей, оставшихся дома, будут манить к себе другие края.
Экономисты вправе с недоверием относиться к пожеланиям, фиксируемым такими исследованиями, как опрос Гэллапа. Пожелания не обязательно выливаются в реальные поступки. Поэтому представляют интерес редко возникающие естественные ситуации, когда относительно бедное общество получает неограниченный доступ в богатую страну. В такой ситуации находится Северный Кипр, имеющий уровень экономического развития, аналогичный турецкому, и поэтому представляющий собой очень бедную страну по европейским стандартам. Однако вследствие сложной политической истории турки-киприоты обладают привилегией на миграцию в Великобританию. Пользуются ли они этой привилегией? Вспомним, что в соответствии с экономической теорией миграции равновесие в таком случае будет невозможно. Поскольку Северный Кипр – страна со средним уровнем дохода, в максимальной степени способствующим миграции, и поскольку она находится относительно недалеко от страны, являющейся целью миграции, то в Великобритании должны быстро нарастать кластеры турецко-киприотской диаспоры, которые, в свою очередь, будут стимулировать миграцию до тех пор, пока Северный Кипр не лишится большей части своего населения. Это очень смелое предсказание, не принимающее во внимание многие потенциально противодействующие факторы. Выдерживает ли оно сравнение с реальностью? К сожалению, британская иммиграционная статистика весьма ущербна, но в 1945 году в Великобритании, по-видимому, насчитывалось всего лишь около 2000 турок-киприотов. Текущий размер британской общины турок-киприотов составляет, по различным оценкам, от 130 тыс. до 300 тыс. человек (последняя цифра – официальная оценка британского Министерства внутренних дел). Между тем число турок-киприотов, живущих на Кипре, сократилось со 102 тыс. человек, по данным переписи 1960 года, приблизительно до 85 тыс. человек в 2001 году. Таким образом, сейчас в Великобритании проживает примерно вдвое больше турок-киприотов, чем на Кипре. В то время как Кипр не то чтобы совершенно опустел, фигурирующую в опросе Гэллапа цифру в 40 % людей, желающих эмигрировать, нельзя назвать преувеличением. Однако Северный Кипр не утратил всего своего населения: напротив, он сам испытывает массовый наплыв иммигрантов из самой Турции и коренные турки-киприоты стали на Северном Кипре меньшинством.
Факты, свидетельствующие о том, что если бы не различные преграды, бедные общества давно бы обезлюдели, заставляют нас сделать вывод: к лучшему или к худшему, но эти преграды играют важную роль. С точки зрения коренного населения стран, представляющих собой потенциальную цель миграции, сохранение некоторых барьеров, имеющих тенденцию к постепенному повышению, компенсирующему склонность миграции к ускорению, вероятно, следует лишь приветствовать. Только эти барьеры и препятствуют массовому наплыву мигрантов, который, вероятно, приведет к снижению заработков и поставит под угрозу взаимное внимание. С точки зрения людей, остающихся в родной стране, массовый и продолжительный исход также вызовет серьезные последствия, о которых пойдет речь в части 4. Однако с позиций утилитарно-универсалистской и либертарианской этики препятствия к миграции представляют собой безусловное бедствие. Они лишают несколько сотен миллионов бедных людей возможности колоссально увеличить свои заработки. Утилитаристы оплакивают снижение благосостояния, которого можно было бы избежать; либертарианцы оплакивают ограничение свободы.
Глава 7. Мигранты: проигравшие
Настало время задаться неожиданным вопросом: почему миграция так невыгодна для мигрантов? Ответ состоит в том, что уже мигрировавшие терпят убытки – по крайней мере в экономическом смысле – от последующей миграции. Причина этих убытков заключается в том, что аргумент о конкуренции мигрантов с местной низкооплачиваемой рабочей силой, изученный нами и в основном опровергнутый в главе 4, содержит в себе крупицу истины. Мигранты обычно не вступают в непосредственную конкуренцию с трудящимися из числа коренного населения, поскольку вследствие сочетания неявных знаний, накопленного опыта и дискриминации те имеют серьезные преимущества перед мигрантами. Последние непосредственно конкурируют не с низкоквалифицированными коренными жителями, а друг с другом.
Открытая конкуренция со стороны мигрантов не грозит коренному населению – даже тем его представителям, которые имеют аналогичный уровень образования. Преимущества коренных жителей могут состоять в хорошем знании языка или в знакомстве с неявными социальными договоренностями, которые делают их труд более производительным. Кроме того, трудящиеся-иммигранты могут сталкиваться с дискриминацией со стороны нанимателей. В любом случае иммигранты представляют собой отдельную категорию трудящихся. Поэтому дальнейшая иммиграция влечет за собой сокращение заработков у ранее прибывших иммигрантов. Собственно говоря, к этому сводится единственное четко выявленное существенное влияние иммиграции на заработки. Как отмечалось в главе 4, последствия иммиграции для заработной платы коренных жителей варьируются от ее незначительного сокращения до скромного прироста. Если бы политику в сфере иммиграции диктовало только влияние последней на заработки, то единственной группой, заинтересованной в ужесточении этой политики, оказались бы сами иммигранты.
Личное поведение иммигрантов явно противоречит этой заинтересованности: как правило, иммигранты посвящают значительные усилия попыткам получить визы для своих родственников. Но два этих интереса нельзя назвать несовместимыми. Иммигрант, организующий воссоединение с родственниками, вознаграждается за это поддержкой со стороны близких людей, ростом престижа и душевным спокойствием, проистекающим из выполнения взятых на себя обязательств. Что же касается роста конкуренции на рынках труда, вызванного прибытием новых мигрантов, то от него страдают прочие иммигранты. По сути, ужесточение иммиграционных ограничений стало бы общественным благом для существующей иммигрантской общины в целом, в то время как каждый отдельный иммигрант заинтересован в том, чтобы помочь иммигрировать своим родственникам.
Заинтересованность уже прибывших в страну иммигрантов в более жестких ограничениях на миграцию, возможно, имеет и другие социальные причины. По мере роста иммигрантской общины в ней может снижаться социальное доверие. Кроме того, размер иммигрантской общины влияет и на отношение коренного населения к иммигрантам: вопреки надеждам на то, что рост числа контактов повышает уровень терпимости, в реальности, судя по всему, происходит обратное. Чем меньше иммигрантов, тем терпимее к ним относится коренное население. Таким образом, нетерпимость как общественное зло, от которого страдает иммигрантская община в целом, непреднамеренно усугубляется индивидуальным поведением всех тех, кто стремится пополнить ряды мигрантов. Рост нетерпимости как следствие этого поведения не принимается во внимание отдельными мигрантами, но может серьезно отразиться на всех мигрантах, вместе взятых.
