Итак, и с точки зрения просвещенного эгоизма, и с точки зрения сострадания установление ограничений на миграцию – мера вполне обоснованная. Подобную политику нельзя назвать пережитком давно прошедшей эпохи: ускоряющаяся массовая миграция из бедных стран в богатые – новое и даже еще не вполне заявившее о себе явление, аналогичное глобальному потеплению. Как и в случае глобального потепления, у нас еще не существует адекватной базы данных, которая бы позволила создавать достаточно точные модели, но уже очевидно, что в течение следующих нескольких десятилетий необходимость в мерах контроля будет только усиливаться. Рост обеспокоенности в отношении климатических изменений учит богатые страны заглядывать в будущее и принимать во внимание потенциальный риск углеродсодержащих выбросов. Миграционная политика в этом плане аналогична; более того, оба этих процесса объединяет принципиальная черта: накопление, происходящее после того, как потоки превысят определенный порог.
Что касается климатических изменений, аналитики поняли, что безопасный уровень углеродсодержащих выбросов определяется безопасным количеством накопившейся в атмосфере двуокиси углерода. В том, что касается миграции, аналогичной концепцией является безопасный размер неабсорбированной диаспоры. Диаспора – это накопленный запас неабсорбированных мигрантов, и потому именно диаспора служит критерием, позволяющим оценить влияние миграции на разнообразие. Конечной целью миграционной политики должна служить степень разнообразия, а не темп самой миграции. Как и в случае климатических изменений, мы не знаем, насколько большой должна стать неабсорбированная диаспора, чтобы она существенно ослабляла взаимное внимание, на котором держатся богатые общества. Разумеется, ускорение миграции в какой-то момент повлечет за собой и снижение заработков, но ослабление взаимного внимания – более важная угроза, потому что она менее очевидна и, вероятно, проявляется с заметным опозданием. Это делает ее более чувствительной к серьезным политическим ошибкам: если такая проблема возникнет, устранить ее будет очень сложно. Люди по-разному оценивают опасность, связанную с ростом разнообразия, так же, как они не сходятся во мнении о том, на сколько должна вырасти глобальная температура – на три, на четыре или на пять градусов, – чтобы положение стало угрожающим. Но по крайней мере в отношении климатических изменений такая дискуссия ведется. То же самое требуется применительно к диаспорам: какая величина диаспоры может считаться допустимой – 10, 30 или 50 процентов от общей численности населения, – если учитывать и то, что диаспоры, предоставленные сами себе, обычно концентрируются в нескольких городах? В том, что касается климатических изменений, у нас уже есть верные концепции, а кроме того, все шире проводятся соответствующие измерения. В том, что касается миграционной политики, у нас нет ни того ни другого.
Если мы установим некий предельный безопасный размер диаспоры, то следующей ключевой величиной, лежащей в основе миграционной политики, станет не темп миграции, а темп абсорбции диаспоры. Принципиальная идея нашей рабочей модели заключалась в том, что устойчивый темп миграции, соответствующий тому или иному конкретному ограничению на размер диаспоры, зависит от того, насколько быстро она абсорбируется коренным населением. Эта скорость может быть самой разной для разных групп иммигрантов и для разных обществ: например, тонганцы в Новой Зеландии абсорбируются намного быстрее, чем турки в Германии. Во многих обществах эти важнейшие величины даже не были толком измерены, и потому на первых порах нам придется пользоваться приближенными значениями, постепенно уточняя их.
Такие параметры, как безопасный предельный размер диаспоры и темп ее абсорбции, позволяют нам определить устойчивую предельную величину темпа миграции. Высокий темп миграции совместим со стабильным размером диаспоры только в том случае, если налицо высокий темп абсорбции. И напротив, низкий темп абсорбции совместим со стабильным размером диаспоры только тогда, когда темп миграции остается низким. Этот предельный темп миграции, очевидно, связан с совокупными объемами иммиграции. В том, чтобы определять потолки исходя из совокупных величин, нет ничего скандального: например, в различных лотереях, используемых некоторыми богатыми странами с целью контроля над миграцией, потолки автоматически устанавливаются в зависимости от совокупного количества мигрантов. Однако потолок, о введении которого в настоящее время дискутируют британские политики, определяется как чистый приток иммигрантов минус эмиграция. При этом практически никак не учитывается такая действительно важная величина, как размер диаспоры. Подобный потолок будет иметь значение лишь в том случае, если нас волнует проблема перенаселенности. Сомневаюсь, что преобладающее в современном британском обществе мнение об «избыточности миграции» связано именно с беспокойством по поводу перенаселенности. Скорее всего, оно отражает в себе смутную озабоченность чрезмерным разрастанием неабсорбированных диаспор. Ускорение эмиграции может само по себе стать законным объектом политических мер: оно вредит оставшемуся населению богатых стран из-за оттока квалифицированной рабочей силы.
За возможностью проводить различие между совокупной иммиграцией и совокупной эмиграцией следуют и другие важные различия. Ускорение миграции ради заселения слабо освоенных территорий влечет за собой рост диаспоры, в то же время лишая беднейшие страны талантливых кадров. И напротив, ускорение временной миграции, целью которой служит получение высшего образования, не влечет за собой роста диаспоры, дает бедным странам жизненно важные квалифицированные кадры, способствует распространению ценностей и обеспечивает подготовку будущих лидеров. Как говорится в анекдоте о системе центрального планирования в бывшем СССР, план по разведению некоего количества голов скота удалось выполнить, выведя двухголовую корову. Достижение целей миграционной политики путем сокращения числа прибывающих в страну иностранных студентов относится к той же категории решений.
Избирательность
После того как мы установили общий потолок совокупной миграции, можно заняться следующим компонентом работоспособной публичной политики – составом миграции. Факторами, которые при этом следует принимать во внимание, являются семейный статус, уровень образования, трудоспособность, культурная принадлежность и степень уязвимости.
Если право на миграцию определяется исключительно степенью существующего или планируемого родства с теми, кто уже живет в данной стране в качестве иммигрантов, то все прочие критерии становятся несущественными. Родственники членов диаспоры, находящиеся у них на иждивении, будут во все большей степени вытеснять других желающих эмигрировать по мере ускорения миграции, опирающейся на диаспору, и на этом все кончится. Более того, щедро предоставляемое право приглашать к себе родственников снижает стимулы к тому, чтобы отправлять домой переводы, которые становятся спасательным кругом для беднейших стран мира. Поэтому встает важный, но в то же время щекотливый вопрос – каким образом определяется это право? Я уже указывал, что оно существует лишь потому, что коренное население редко пользуется им. В качестве права оно не отвечает критерию категорического императива, предложенному Кантом для определения этичности того или иного поступка: что, если все будут так делать? Это право не теряет силы лишь потому, что в отношении коренного населения ответом на вопрос Канта станет: «К счастью, этого не произойдет». Поэтому, наделяя мигрантов этим правом, к которому редко прибегают коренные жители, мы должны делать ту же самую оговорку: оно должно использоваться в ограниченных масштабах. На практике это подразумевает проведение лотереи, в рамках которой мигранты как группа получают такую же относительную долю виз для своих родственников, что и коренное население страны. Таким образом мы ограничим миграцию иждивенцев, расчистив путь для иммиграции трудящихся. Но как производить отбор этих трудящихся?
