И объявился неспроста – по глазам видать. Такого в толпе и не заметишь – ростом не вышел, кареглазый шатен, ни усов, ни бороды, с саквояжем в руках. Совсем обессилел, едва на ногах держится.
Должно быть, пешком добирался от самого города, вот и притомился. Да и продрог к тому же, вон как руки трясутся, запыхался, еле дышит, хоть и виду не подаёт.
– Ну что ж, проходите, – коротко бросила она, направляясь к дому.
От неожиданности он слегка опешил, но вскоре заковылял следом, словно опасаясь, что она передумает его впускать.
Намерения незнакомца Амелию ничуть не заинтересовали, это она поняла с первого взгляда, но стало любопытно, что же не даёт ему покоя. Ради чего он добирался в такую даль? Может, он репортёр из газеты? И почему у него странный говор, совсем не похожий на здешний?
Её вдруг осенило, что, выбравшись на сушу, она так нигде и не побывала, кроме этой деревеньки. Разве стоило ради этого пересекать весь океан?
Джек здесь жил с детства, его совершенно не тянуло к путешествиям, вот и Амелия, глядя на него, остепенилась. Но странный говор незнакомца вдруг напомнил о том, что на северном Мэне свет клином не сошёлся. А ещё о том, что однажды она увязалась за каким-то кораблём, мечтая повидать весь мир с его чудесами, но так и застряла в этой глуши.
Войдя в дом, Амелия под пристальным взглядом незнакомца плеснула в чайник воды из бадьи и подбросила в очаг поленьев.
Не станет она спрашивать, зачем он явился. Не обязана ему подыгрывать. Пускай хоть рассказывает, зачем явился, хоть молча глазеет, хоть убирается, ей всё едино.
Наконец он откашлялся и промямлил:
– У вас даже печки нет.
Она выпрямилась и пристально посмотрела на него.
– Мистер, не то я сама не знаю, что у меня нет печки.
Он снова откашлялся – дурацкая привычка, если не прекратит, то она разозлится – и сказал:
– Просто давно не видел, как готовят над очагом.
– Печка – такой же очаг, только накрытый железом, – заметила она.
Она могла добавить, что Джек считал глупостью покупать печку, если можно прекрасно обойтись очагом. Если бы она попросила, он бы, конечно, купил, но ей было все равно. Ей не было дела до печек, зонтиков и прочей ерунды, которую пытался всучить мистер Парсонс в лавке. Амелии нужна была только свобода и любовь Джека.
– Мэм, – начал он.
– Когда знакомишься с кем-нибудь, принято представляться, – сказала она и, заметив, как тот залился краской до самых корней волос, принялась собирать на стол шкатулку с чаем, сахарницу, чайник и чашки. Амелия обожала чай с сахаром – чем слаще, тем лучше. Тем временем незнакомец собрался с духом.
– Прошу прощения, мэм, – извинился он. – Что-то я не с того начал. Меня зовут Леви, Леви Лайман, я прибыл из Нью-Йорка кое-что вам предложить.
Она кивком приняла извинения.
– А меня зовут Амелия Дуглас. Может, вы уже это знаете, но может, и нет. Должно быть, вас понесло в такую даль из-за баек полоумного рыбака.
Он побагровел ещё пуще.
– Признаюсь, миссис Дуглас, к вам меня привели слухи.
Амелия сняла с огня клокочущий чайник и залила заварочник кипятком.
– И что же именно вы слышали? Что я пляшу по ночам с самим сатаной и время надо мной не властно? Или что я ведьма, явилась откуда ни возьмись, чтобы пожирать невинных детишек?
Повторяя досужие сплетни, что распускали у неё за спиной, она разбередила давнюю рану в душе, что ныла с тех пор, когда соседи её презирали, и хоть потом всё наладилось, неприятный осадок остался, и она никогда, ни на минуту не забывала, что они ей чужие.
Она научилась ходить, одеваться, разговаривать как они, взяла даже человеческое имя, но стать среди них своей так и не удалось. Она явилась из моря, и люди всегда будут чувствовать в ней что-то странное, неловко сторониться, сами того не сознавая, и опускать глаза под её пристальным взглядом.
– Да, слыхал я и такое.
Амелия подала ему чашку и указала на сахар, стараясь скрыть раздражение под маской безмятежности.
– Удивительно, как же вам хватило духу заявиться на чаепитие к ведьме.
– Я пришёл на чай не к ведьме, – возразил он, – а к русалке.
Она насыпала несколько ложек сахара в чай и размешала.
– Сдаётся мне, вы зря проделали столь долгий путь, ведь я всего лишь вдова рыбака, и ни разу не видала в здешних водах резвящихся русалок.
– И неудивительно, ведь я имел в виду вас, – заметил мистер Лайман.
Амелия насторожилась. Такого не отвадишь ни насмешкой, ни отповедью. Под этой нарочитой небрежностью скрывается твёрдая уверенность или даже похлеще – вера, что гораздо опаснее болтовни в любом трактире.
Амелия знала, что во имя веры люди готовы на всё – проповедовать с вершины самой высокой горы, собирать толпы единомышленников, даже убивать своих ближних. Эту веру нужно извести в зародыше, пока она не окрепла.
– Мистер Лайман, – спокойно сказала она. – Русалки не существуют. Также как единороги, драконы, или морские чудовища и ведьмы. Это все сказки, которые рассказывают детям, или хмельной бред, а ведь пьяные, знаете ли, всё равно что дети. К сожалению, вы проделали столь долгий путь в погоне за дурацкой байкой, только и всего.
Одним тоном она дала понять, что была крайне невысокого мнения о госте.
– Миссис Дуглас, – сказал он, – вы можете быть или не быть настоящей русалкой, только это не суть важно. Ф. Т. Барнум сотворит из вас русалку и убедит в этом весь мир.
Амелия нахмурилась.
– Кто такой Ф. Т. Барнум?
– Ф. Т. Барнум – коллекционер диковин, торговец чудесами, первоклассный мастер зрелищ. В Нью-Йорке у него музей, полный невиданных доселе сокровищ.
– А, понятно. Таких у нас зовут шарлатанами, – поморщилась Амелия.
Надо же, незнакомца послал какой-то торгаш!
Однако, перебить Леви Лаймана было не так-то легко, он продолжал говорить, и даже презрительный тон его не смутил.
– Мистер Барнум приглашает вас в Нью-Йорк, миссис Дуглас, на роль русалки в его музее.
– Выступать? – сердито спросила Амелия. – Вы имеете в виду меня на сцене в наряде на манер девиц из варьете?
Амелия не презирала танцовщиц, потому что прекрасно понимала, что им приходится этим заниматься не по своей воле. Но знала также, что чаще всего к ним относятся с презрением, отвращением, как к людям низшего сорта. Амелия научилась притворяться, знала, как полагается себя вести на людях, которые считали её «добропорядочной христианкой». Язвительным тоном она недвусмысленно намекнула, что добропорядочная христианка ни за что не унизится до балагана.
Мистер Лайман изменился в лице.
