Кэролайн целыми днями не выходила из своей комнаты, просто лежала на кровати, глядя в потолок. Она почти ничего не ела, разве что несколько кусочков тоста, а с отцом не разговаривала вовсе.
Наверное, Кэролайн услышала, как Черити кричала на Барнума, обвиняя его в случившейся беде, мол, если бы он только к ней прислушался, Амелия не оказалась бы на улице в столь поздний час и не получила бы пулю от того сумасшедшего.
Барнум что-то мямлил в ответ, лепетал в своё оправдание, что он-де сделал всё что мог, но Черити не сомневалась, что злодею никогда бы не представилась такая возможность, если бы Барнум прислушивался хоть к кому-нибудь, кроме самого себя.
Кэролайн, которая всегда поддерживала мать, с такой ненавистью пронзила Барнума взглядом, что тот осёкся и оправдываться больше не пытался.
Доктор покачал головой.
– Лихорадка всё никак не проходит, так что кровопускание делать опасно. Кто знает, как это подействует на организм русалки.
Доктор Грэм извлёк из живота Амелии свинцовую пулю, но на большее не решался. Леви не знал, то ли он искренне переживает из-за непредсказуемого влияния на Амелию человеческих лекарств, то ли отчаянно трусит перед Барнумом, который может его обвинить в ухудшении состояния пациентки. Возможно, доктор решил, что в случае смерти русалки Барнум его засудит.
Кроме того, доктор заблуждался, считая Амелию собственностью Барнума. Ни Леви, ни Черити даже не потрудились ввести его в курс дела. Леви, например, вообще было все равно, что этот человек думает, лишь бы помог Амелии поправиться.
Только никаких улучшений заметно не было.
– Я сменил припарку и оставил пузырёк с настойкой опия на случай, если она очнётся и будет мучиться от боли, – сказал Грэм, надевая шляпу и плащ.
– Вы думаете, это возможно? Она очнется? – спросил Леви.
Доктор Грэм посмотрел на Черити, с надеждой глядевшей на него, и покачал головой.
– Советую приготовиться к худшему. Медицина тут бессильна.
Черити разрыдалась, уткнувшись носом в платок и вышла. Леви проводил доктора Грэма до двери. Он кое-как сдерживался, чтобы не нагрубить, но в душе так и кипела необъяснимая злость. Он был уверен, что доктор Грэм способен на большее, если бы как следует постарался… в конце концов, для этого не обязательно быть знатоком биологии русалок. Да такого специалиста и не сыскать на всём белом свете. Неужели лучше всё пустить на самотёк, и пусть Амелия умирает из-за опасений врача?
Леви вошел в спальню, где с закрытыми глазами лежала Амелия. В комнате стоял тошнотворный запах болезни и смерти, сладковато-кислый дух разложения, навевающий мысли об опавшей листве.
Леви приподнял повязку с припаркой, наложенной доктором, чтобы осмотреть рану. Из отверстия в животе сочилась зеленоватая дурно пахнущая жижа, по коже вокруг него расходились тёмные полосы, словно побеги, с каждым днём разрастаясь всё дальше.
На коже блестели бисеринки пота, взмокшие волосы слиплись, но губы совсем запеклись. На резко осунувшемся лице выступили острые скулы, как у того одержимого, что её ранил.
Его звали Илия Хант. Услышав крик Черити, репортёры, ночи напролёт шнырявшие в «Парк-отеле» в надежде на сенсацию, наконец добились своего. Они прибыли на место раньше полиции, раньше врача, даже успели увидеть, как Леви молотил Ханта до полусмерти. Увидели на земле окровавленную Амелию, и по мотивам «сообщений очевидцев о состоянии русалки» на следующий день передовицы газет пестрели жуткими циничными рисунками.
Ночной патруль появился после того, как Барнум подхватил Амелию на руки и унёс в дом, захлопнув дверь перед носом собравшихся репортёров.
Вместо Барнума и истекающей кровью русалки журналисты столпились вокруг Леви, вцепившегося в бесчувственную руку Ханта, но Леви не проронил ни слова, не спуская с Ханта сурового взгляда до самого прибытия патрульного, который отправил нарочного за констеблем.
Тем временем Хант пришёл в себя и снова начал вещать. Устав выслушивать весь этот бред о том, что прегрешения караются смертью, об искушении женским телом, Леви изо всех сил встряхнул Ханта за плечи и велел замолчать.
Журналисты запротестовали, пусть говорит, мол, имеет право рассказать о себе, спросили Ханта, почему он напал на русалку, но тот только твердил, что возмездие за грехи есть смерть, и что русалка послана Дьяволом, дабы возбуждать в человеке нездоровые желания.
– Желание прелюбодействовать с морской тварью, зверем с женскими чертами противоестественно, – изрёк Илия Хант.
Леви было невыносимо тошно находиться подле этого сумасшедшего с пеной на губах и праведным блеском в глазах.
Илию Ханта увезли в городскую тюрьму до самого суда за покушение на убийство. А тем временем несколько предприимчивых репортеров подкупили охрану, чтобы получить возможность поговорить с человеком, стрелявшим в русалку. Репортёры с нетерпением предвкушали судебный процесс по делу об убийстве (пусть даже о покушении на убийство), ведь такая сенсация гарантировала распродажу многотысячных тиражей.
То, что на первых полосах всех газет появятся одинаковые статьи, было совершенно неважно. Читатели обожают скандальные истории с кровопролитием и сумасшествием, а в данном случае всего этого было в избытке, да сверх того в деле ещё замешаны русалка и Ф. Т. Барнум.
Леви не было дела ни до самого Илии Ханта, ни до причин его поступка, ни даже до судебного дела, он изо всех сил надеялся, что оно не станет делом об убийстве, ведь это будет означать, что Амелия умерла, а эта мысль была для него невыносима.
А ещё Леви до смерти надоели репортёры. Для них он исполнял роль доктора Гриффина, в этой роли помыкал ими, как хотел. Но став самим собой, он устал от их навязчивости, суеты, упрямства, когда никак не удавалось от них отвязаться даже после отказа разговаривать.
Барнума, однако, Хант озаботил тем, что тот, по его словам, своим фанатизмом вдохновил «других истовых чтецов Библии, выползших из всех щелей».
Теперь каждый день перед музеем проходили демонстрации добродетельных христиан, мужчин и женщин, цитирующих Священное Писание и несущих плакаты с обвинительными лозунгами о попустительстве греха. Музей забрасывали письмами с гневными выпадами в адрес Барнума за представления якобы с участием обнажённой женщины.
Другие корреспонденты присылали письма в защиту русалки, рассказывали о восхищении, которое им довелось испытать при виде воистину сверхъестественного Божьего творения. Такие письма Барнум любил читать, но их количество было гораздо скромнее злобных выпадов.
Музей был закрыт на неопределённый срок, потому что невозможно было отбиться от скандирующей толпы христианских праведников. Они ломились в двери и рассыпались по музею, не покупая билетов. Шныряли по залам и портили настроение посетителям. Наконец терпение Барнума лопнуло, и он закрыл музей полностью.
На следующий день в «Глашатае» появился заголовок: «БАРНУМ ОБЪЯВЛЯЕТ ТРАУР ИЗ-ЗА РУСАЛКИ И ЗАКРЫВАЕТ МУЗЕЙ».
