– С моей точки зрения, Федор Филиппович, выглядит это совсем неубедительно. Что мне плохого сделал тот же Данилов или Кривошеев?
Ленскому я насолил, “достал” его, а этих двоих я не трогал, вам это известно.
– Ты пойми: Ленский защищается – и вспомни классический принцип любого расследования. Кому это выгодно? Выгодно Ленскому. Данилов погиб, значит, все черные деньги, которыми они распоряжались вместе, теперь принадлежат только ему.
– Правильно, – сказал Глеб.
– Я об этом говорил начальству.
– Что, не поверили?
– Я сам в это не очень верю.
– Что, Ленский – ангел?
– Нет, но и не идиот. Он бы убил Данилова значительно позже, чтобы убийство не было связано с тем, что сейчас происходит. Если бы не администрация, то ФСБ отрабатывало бы эту версию. С Ленского взяли бы подписку о невыезде и вытряхнули все, что можно. Ленский мне не по зубам. Что значит какой-то генерал ФСБ по сравнению с олигархом. Генералов назначают, олигархами становятся. Генералов у нас пруд пруди, незаменимых нет, а олигархов можно по пальцам пересчитать. Их меньше, чем министров.
– Сейчас уже на одного меньше.
– Вот-вот, – сказал Потапчук, взял бутылку и наполнил свою рюмку, – поэтому Ленский теперь двоих стоит.
Глеб вздохнул, понимая, что Потапчук говорит вещи очень серьезные.
– До этого мне советовали, меня просили, пытались направить, а завтра, я так понял, мне прикажут предъявить тебя следствию. Глеб засмеялся:
– Меня же не существует, я – фантом.
– Существуешь, в документах под кличкой Слепой проходишь, хоть документы и с грифом секретно, но администрация здесь сильнее нас. Если надо, они возьмут любое разрешение и у генерального прокурора, и у секретаря Совета безопасности, а если понадобится, – и у президента. Они потребуют у меня предъявления агента по кличке Слепой и обвинят его в убийстве Данилова и Кривошеева.
– Серьезное обвинение, а вы что, уважаемый товарищ генерал, подельником моим пойдете? И загремим мы с вами в соседние камеры, а потом в один барак.
– Тебе бы все шутки шутить, Глеб. Инструкции я нарушал.
– Нарушали вместе, – твердо произнес Глеб, уже понимая, что Потапчук его не сдаст ни при каких обстоятельствах, иначе не пришел бы к нему сегодня с разговорами.
– Я, Глеб, даже шоферу своему не доверяю, поэтому и приехал к тебе на общественном транспорте. Это последняя наша встреча. Если мне прикажут официально, единственное, что я смогу ответить: агент Слепой на связь не выходит, я не могу его отыскать. Сегодня я еще волен с тобой встретиться.
– И распрощаться?
– Получается, что так. Меня отправят на пенсию (поеду, как Шерлок Холмс, пчел разводить), а тебя будут искать и очень старательно искать. Глеб, тебе надо остановиться, ты уже сделал больше, чем мог. Отдохни, смени специальность.
– Я не собираюсь переквалифицироваться в управдома, мне моя специальность нравится.
– Но ведь без прикрытия ты же не станешь работать, ты же служишь, а не за деньги вкалываешь.
– Я служу не ФСБ, не правительству, не президенту.
– Только не говори, Глеб, что ты служишь России, это будет смешно, так говорят все мерзавцы.
– Знаю, что смешно.
Глеб взял рюмку, поднял ее и, глядя в лицо генералу, сказал:
– Все еще наладится, Федор Филиппович.
– Ты хочешь сказать, рассосется. Раковые опухоли сами по себе не рассасываются.
– Ну да, скажете, всякое в жизни случается, и чудеса в том числе.
– Глеб, пообещай, что ничего предпринимать не станешь.
– Как я понял, вы меня уже списали на берег. И теперь я отвечаю за себя сам.
– Да, – сказал генерал, выпивая вторую рюмку коньяка.
– Может, мне и оружие сдать, и аппаратуру, и мансарду вы у меня опишете.
– Я бы тебе советовал уехать вместе с семьей на год-два, а потом вернуться.
– А вы не боитесь, что меня другая спецслужба нанять может?
– Не боюсь, Глеб. Не верю.
– Значит, фраза не смешна.
– Какая? – спросил генерал.
– Служу России, кто бы ею ни управлял. Вот за это и выпьем.
– Мы вдвоем ей служили.
– Не надо генерал в прошедшем времени, мы-то с вами пока живы.
– Правильно, пока, – грустно заметил Потапчук, – Ленский на тебя большой зуб имеет, а о начальнике его охраны Прохорове и говорить нечего.
– Да уж, еще бы ему не злиться. Можно сказать, что я его голой задницей на горячую сковородку посадил. На месте Ленского я бы его давно уволил.
– Не так уж он плох, – сказал Потапчук, – просто ты слишком хорош.
– Спасибо за комплимент, генерал.
– Не называй ты меня генералом! – взвился Потапчук. – Мне отвыкать от этого звания надо, а ты повторяешь его к месту и не к месту.
– Хорошо, не буду, товарищ генерал. Чувствовалось, что Потапчуку уходить не хочется, он немного захмелел, расслабился.
– Глеб, включи-ка музыку.
– Вы же Вагнера не переносите, а другой я тут не держу.
– Все равно включай.
Глеб с удивлением посмотрел на Потапчука.
Наверное, того сильно достала жизнь, если он согласен слушать классику.
– Я вам компакт подарю, берлинский симфонический, шикарное исполнение, не придерешься. Будете слушать и меня вспоминать.
– Тебя я и без музыки каждый день вспоминаю, и забыть тебя мне не дадут даже на пенсии.
Глеб включил музыку, но негромко, не так, как для себя. Генерал вертел в руках коробку с компакт-диском, предложенным Сиверовым.
– Ты что, серьезно мне это даришь?
– Более чем.
– И не жалко?
– Жалко, – сказал Глеб, – потому и дарю.
– Что бы мне тебе подарить, – задумался генерал и похлопал себя по карманам.
– Пистолет именной или шашку золотую. Повешу на ковре в спальне, а когда напьюсь, буду ее целовать и обливаться слезами.
Потапчук вытащил из кармана портсигар, старомодный, серебряный, до блеска отполированный руками, высыпал сигареты в карман пиджака и протянул Глебу.
– На, держи, пользуйся, хотя, Глеб, Минздрав предупреждает.
– Ну вот, Федор Филиппович, даже подарить от души не можете.
– Поверь, дарю от души.
Генерал поднялся, Глеб держал портсигар. У генерала, сколько его знал Глеб, было три вещи, с которыми он не любил расставаться: портфель, портсигар и часы. Даже оправы очков он менял, Мужчины обнялись и простились. Генерал отвернулся и торопливо зашагал вниз по лестнице. Глеб закрыл дверь и усмехнулся.
