Итак, наступил переломный момент, и Людвика перестала грызть себя, принялась действовать.
Такой уж у неё был характер. И когда вспыхнуло Варшавское восстание, она уже действовала, не боясь ничего. Пробиралась на Садыбу, один из самых опасных районов Варшавы, в самое пекло, принося восставшим еду и воду. Теперь уже не вспоминала о родных с их спокойной и обеспеченной жизнью, просто забыла о них. Плевать ей на далёкие, богатые страны, тут, в своей стране, она хочет пожить в чудесное мирное время, когда уже не бомбят и не стреляют. Прожила самое тяжёлое без папочки с мамочкой и теперь хочет и дальше жить без них, по-своему!
А с другой стороны, в дело вмешалась большая любовь, в которой Людвика никому бы не призналась ни за какие сокровища мира. Зародилась любовь давно, а теперь вот расцвела, словно джунгли после дождя.
А все потому, что Збышек, сын тех самых соседей Мартина, был героем. И уголь крал, и в конспирации участвовал, и к партизанам сбежал, и даже был ранен! А сразу же после освобождения спас виллу от грабителей. И вообще. Это «вообще» заключало в себя как внешние, так и внутренние достоинства Збигнева. Каролина ничего особенного не заметила в довольно рослом, симпатичном, но жутко веснушчатом парне, так что ни о какой большой любви не догадывалась. Приняла к сведению небывалый патриотизм дочери, с уважением отнеслась к её воззрениям, оценила заботу преданной Андзи и уехала. Не могла надолго оставлять мужа одного.
Граф де Нуармон нуждался в её опеке, ибо Сопротивление не прошло бесследно, и одной рукой он почти не владел.
Збышек вырос вместе с Людвикой и, почитай, всю войну считал её маленькой девочкой, правда неглупой и расторопной, но ничего особенного собой не представлявшей. И только после длительного перерыва, вызванного пребыванием в партизанском отряде, а потом залечивания долго гноящейся раны на ноге, после возвращения всех от Флорека, у которого провели самые опасные последние дни оккупации, Збышек увидел такое чудо красоты, что у него дыхание перехватило.
От Арабеллы и Клементины все женщины рода Блэкхилл-Нуармон отличались исключительной красотой, и не было причин, почему бы и Людвике не стать красавицей. А пламенная любовь к героическому юноше заставляла сверкать её громадные глаза и вызывала румянец на нежных щёчках, что делало её совершенно неотразимой. Всю войну Людвику очень неплохо кормили, тут уж постарался Флорек, так что девица дистрофией не страдала.
Ну и хватило одной секунды, чтобы Збышек сразу же потерял голову.
Не до такой степени потерял, чтобы совсем уж ничего не соображать, хватило ума подумать об образовании.
Экзамены на аттестат зрелости он сдал экстерном, тут добрым словом надо помянуть все ту же учительницу, педагога по призванию. А обретя аттестат, парень поступил в политехнический.
Потом подождали, пока Людвике исполнится восемнадцать, а затем умилённое семейство устроило им свадьбу. Молодые оказались в на редкость замечательных условиях — им было где жить и на что жить. На виллу, хотя в ней и насчитывалось десять комнат, никого не подселили, ибо прописаны в ней были четыре отдельные семьи, а папаше молодого, архитектору по образованию, полагалась дополнительная комната. А Каролина, уезжая, очень благоразумно оставила дочери тысячу долларов.
Сохранившиеся от бабушки драгоценности, ещё довольно в большом количестве, Людвика припрятала на чёрный день, а сама поступила работать переводчицей на Польское радио. Ах, какой у неё был французский прононс!
С жилплощадью немного подпортил Флорек, вздумавший усыновить Ендруся. Так ему казалось безопаснее… Андзя с радостью согласилась, предоставив нужные бумаги, в том числе свидетельство смерти отца Ендруся. Пришлось парню выписаться из дома Людвики и прописаться в доме Флорека в Пежанове. К счастью, именно в это время Людвика родила второго ребёнка, так общее число проживавших в вилле жильцов не уменьшилось.
Флореково хозяйство было довольно необычным.
На двадцати гектарах работали всего два мужика и одна баба. Зато механизировано было все, что только можно механизировать. Возможно, именно на Флорековы поля выехал первый в стране комбайн. Коров доило электричество, хлев мыло тоже электричество — сильной струёй воды от собственной установки. Весьма эффективную помощь хозяйству оказывало то золото, приобрести которое заставил сыновей старый Кацперский. Не было такого бюрократа, представителя местной власти или вообще партийного бонзы, которого в нужный момент не соблазнил бы упоительный звук и завлекательный блеск. Поистине, son et lumiere
[4]
…
А вот на внешний вид дома Флорек денег не тратил. Правда, внутри все было как полагается, и даже две ванные комнаты оборудовал, зато крышу так починил, что заплаты уже издали бросались в глаза.
И облупленные стены оставил, и оторванные наличники не стал поправлять, ведь дом и без того отличался от остальных деревенских халуп своим великопанским видом. Подозрительно… Пришлось Флореку представить местным властям объяснительную, из которой следовало, что панский облик дома — одна видимость, мамаша, мол, убогая крестьянка, в своё время, чтобы спасти семью от голодной смерти при капитализме, пыталась сдавать комнаты богатым дачникам. Естественно, объяснительная была подкреплена звонким приложением…
Пришло время, и Ендрусь женился на своей дальней родственнице, троюродной сестре, которую выискал где-то под Жещовом. Банды вырезали все семейство, уцелела одна лишь эта девушка и не ведала, где голову преклонить. Троюродный братец был воспринят как дар небес, а уж Эльжуня не знала, как и отблагодарить небеса за этот нежданный дар. Робкая, спокойная и работящая девушка, на два года моложе Ендруся, охотно согласилась принести клятву, ещё не очень понимая какую. Флорек устроил целое представление, от которого кровь стыла в жилах. Церемония происходила при свечах, клялись на огромном Евангелии. Семь свечей, старинное Евангелие в серебряном окладе, распятие и грозный старец произвели должный эффект. Несчастная Эльжуня скорее бы в колодец прыгнула, чем нарушила клятву. А речь шла все о том же — дети пани Людвики, а также её внуки и правнуки имели право… и так далее.
А дети Людвики каждое лето проводили в Пежанове, завязывали поросятам бантики на шеях и плавать учились в пруду, в котором некогда тонула их прабабка…
* * *
На похороны Флорека приехали обе: семидесятичетырехлетняя Юстина и пятидесятидвухлетняя Каролина. Наконец-то по внешнему виду Юстины можно было сказать, что она уже немолода, а Каролина казалась сестрой своей дочери Людвики. Ну, возможно, старшей.
Обе довольно равнодушно восприняли тот факт, что в их родовом поместье теперь размещались школа, больница и склады пуха и пера. Все было в запустении, особенно пух и перо, вроде бы предназначенное на экспорт.
Джек Блэкхилл, муж Юстины, уже умер, лордом в настоящее время был её внук, последний Джордж, причём скорее теоретически, поскольку теперь все эти аристократические нюансы уже потеряли прежнее значение. Муж Каролины, граф Филипп, был жив и даже довольно бодр, но в коммунистическую страну ехать опасался.
