Маркграфиню чрезвычайно разгневало легкомысленное отношение брата к материальным ценностям.
— Баба из себя выходила, потому как братишка вернулся без алмаза, — прокомментировала я в этом месте. — Самым глупейшим образом потерял фамильное сокровище.
Смакуя каждый глоток великолепного вина, Кристина одновременно со мной знакомилась с посланием прабабки.
— А кто такой Флорек? — задумалась она. — Где-то нам уже встречалось это имя.
Это уж слишком!
— Ну, знаешь, твоя нелюбовь к истории уже переходит границы! Ведь это же старший из Кацперских, приёмный отец Ендруся. Сейчас бы ему было… минуточку… кажется, около ста двадцати лет.
— В таком случае разреши мне усомниться в его отцовстве…
— Я же сказала — приёмный!
— …а во-вторых, как это старший? Наверняка у него был и папа, и дед, не сорока же его из-под хвоста выронила, были среди Кацперских и старше его!
Поскольку я располагала гораздо большими познаниями в области нашей родословной — с детства любила слушать семейные предания, предпочитая их самым завлекательным сказкам, — то могла легко вывести сестру из заблуждения. И не преминула ещё раз её упрекнуть — надо было в своё время тоже слушать, а она как огня избегала всех этих преданий семейной саги нашего рода.
— Во-первых, — сказала я, — Ендрусю сейчас около шестидесяти и ему ни за что столько не дашь…
— Факт! — согласилась Крыська. — Очень хорошо сохранился…
— Так что Флориан Кацперский имел право породить его, будучи в таком же возрасте, и нечего на человека наговаривать. Однако не породил. Адаптировал. Ну усыновил, ясно? Ендрусь был сыном его младшей сестры… или племянницы, уже не помню. Было там что-то внебрачное. Возможно, как раз этот Ендрусь. И Флорек, уже после войны, усыновил его, чтобы было кому оставить имущество. И благодаря этому они не потеряли Пежанова.
— А что, черт возьми, этот самый Флорек из Пежанова делал в замке Нуармон? — взвилась Крыська.
— Ну, ты даёшь! Не представляю, как можно быть до такой степени тупой! Неужели и в самом деле не помнишь, о чем нам все уши прожужжали в детстве?
— А откуда мне было знать, что все это понадобится? Знаешь, так объясни. Не то вина ни глоточка не получишь, сама все выпью!
— Все равно уже на донышке, алкоголичка… Ладно, слушай, ослица! Этот самый Флорек всю свою жизнь был самым доверенным слугой нашей прабабки Клементины. И проживал именно здесь, в замке Нуармон! Если не ошибаюсь, в этой крестьянской семье наших польских подданных все неплохо знали французский, наши предки Пшилесские их обучили. Поскольку он и ключница состояли в одном и том же обслуживающем персонале графов де Нуармон, легко общались, а ключница наверняка радовалась, что есть с кем поболтать на родном польском. Все свидетельствует о том, что она была чуть ли не очевидцем исторического момента появления в нашем роду проклятого алмаза. Гнев маркграфини на брата говорит о многом.
— Хорошо, дошло. Читай дальше.
А дальше прабабка Клементина сообщала, совершив большой прыжок во времени, что, по её мнению, помощник ювелира Шарль Трепон, разумеется, идиот, но Гастона не убивал. Она, Клементина, беседовала с ним лично, с Трепоном, а она уже старая и в людях умеет разбираться. Нет, Шарль Трепон не врал. И вроде бы не врал относительного того, при каких обстоятельствах потерял… это самое, но тут уже возникают сомнения…
— Ну вот, теперь опять какой-то Трепон, — раздражённо перебила меня сестра. — Не было такого до сих пор. Кто это?
— Наверное, тот самый, про кого писала прабабка Юстина. Кузена Гастона он не убивал… Помощник ювелира, не кажется тебе подозрительным это обстоятельство?
— Кажется. Да ещё потерял это самое. Холера, предки только и знали что теряли фамильный алмаз!
Я обратила внимание сестры, что как раз относительно этого пункта у прабабки Клементины возникают сомнения.
— Хотя и непонятно почему. Так, минутку. Вот, она пишет: «…в бушующем море потерял все, что имел». И заметь, бабка не поставила крест на потерянном имуществе, были, должно быть, у неё какие-то основания. И она не усматривает никакого стыда в том, чтобы признать утраченный алмаз нашим фамильным достоянием. Может, потому, что уже одной ногой стоит в могиле? В общем, прабабка права, в данном случае стыдно должно быть госпоже Бливе, а не нашему предку.
Внимательно изучив послание прабабки, мы поняли по отдельным намёкам и кое-каким деталям, что Клементина не имела понятия, каким образом алмаз вначале покинул Индию, а потом Англию и переехал во Францию. Её это даже и не очень интересовало, а супруг прабабки, граф Нуармон, тот самый Луи-Людовик, наверняка не признался жене в близких связях с Мариэттой. А если прабабка Клементина и сделала кое-какие выводы из газетных публикаций о несчастном случае и тяготеющем над неким парижским домом проклятии, то сохранила их для себя.
— Ну вот, можно сказать, и умчались в синюю даль наши надежды бодрой рысцой, — с грустью произнесла Кристина. — Это все или там ещё о чем-то написано?
Я постаралась сохранить остатки оптимизма.
— Прабабка Клементина — это огонёк в непроницаемой темноте истории, — веско заметила я. — И нечего хныкать, лучше внимательнее вникай в её послание.
А дальше в послании упоминалось о телеграмме из Кале дочери Клементины, Юстины. А вот и письмо, отправленное Юстиной из Лондона. Его хаотичность просто выводила из себя.
— Да, в наличии писательского таланта эту прабабку не обвинишь, — ворчала Кристина, изучая сумбурное послание. — Вроде бы человеческим языком написано, даже без грамматических ошибок, а уж наворочено — без поллитра не разберёшь.
— Допей своё винишко и постарайся разобраться, — посоветовала я, задумавшись внезапно над посторонним, казалось бы, вопросом: а на каких языках написана изучаемая нами историческая корреспонденция? Польский, французский и английский мы знали в равной степени, так что нам было без разницы, на каком написано. А ведь это имеет значение. Вот, скажем, Юстина писала матери наполовину по-французски, наполовину по-польски, время от времени вставляя английские слова. Не исключено, именно от неё к нам перешли способности к языкам.
В письме из Лондона сообщалось нечто очень важное. Хотя и сумбурно, но в деталях описывалась сцена смерти кузена Гастона. Подробности Юстина узнала от мадемуазель Антуанетты Бертье, дочери корабельного плотника. Её, Антуанетты, женихом был тот самый помощник ювелира. Сразу после случившегося он прибежал к невесте, а явившаяся туда же Юстина его там застукала. Правда, поговорить ей не удалось, ибо помощник ювелира сбежал, увидев Юстину, но та обо всем узнала у Антуанетты, которой жених успел рассказать о несчастном случае. Да, кузен Гастон перелистывал книгу, и оно вылетело, а пришедший с браслетом для кузена Гастона помощник ювелира из вежливости кинулся поднимать. Толкнул колонку и столик опрокинул, причём сам чуть тоже не опрокинулся, подпёрся рукой, в руке оно и оказалось. Сбежал в панике, а думать начал уже потом. Что-то насчёт Америки говорил, потому как ему все равно не поверят. Но поскольку Англия была ближе, а он знал некоторых рыбаков, то поэтому Юстина и отправилась в Англию. Пусть бабушка не беспокоится, о ней позаботится их поверенный в Лондоне. Все в порядке.
