– Прячешься от меня? – его голос немного хриплый, как если бы он простудил горло.
– Господь бережет тебя, глупый. – Крещу его тело и проталкиваюсь к своей двери. Надеюсь, этим способом я отвлекла его от дурных мыслей. Ну, так пишут в журналах, сморозь ерунду и беги.
За спиной слышу его бестактный смех и медленные тяжелые шаги.
– Такая смешная малышка, бродишь здесь в такую рань совсем одна. – Его голова немного поворачивается в бок, и мне становится жутковато.
– Бессмертный? – Его улыбка похожа на оскал, темные волосы зачесаны назад, открывая вид на высокий лоб. Эти глаза невозможно забыть, если ты однажды встретил, они красивые, но наводящие страх.
– Дерзкие вы, девчонки, а как дойдет до дела – все трусихи. Убегаете, умоляете и все равно поступаете по-своему. – Он вытаскивает из-за уха сигарету и начинает крутить ее в руках. Я впервые столбенею.
Выросшая с занозой в заднице в виде брата, привыкла ко всему. Но этот человек действительно тянет за собой черную дыру или хаос. Несколько долгих секунд я наблюдаю, как он рассматривает сигарету, потом свои пальцы, затем отворачивается к окну и теряет ко мне интерес. Еще минута, и он заходит в соседнюю квартиру без стука, просто нажав на ручку двери. В этот момент я бегу к квартире Доусона. Протыкаю ключом замок и отчаянно кручу, едва дверь открывается, я со звоном ее закрываю и прислоняюсь спиной. Больно ударяюсь затылком об полотно и зажмуриваю глаза. Меня все еще преследует этот взгляд, когда пронзительный детский визг заставляет меня отпрыгнуть с места моего пристанища. Вот что значит клин клином. Ошарашена, наблюдаю за ползающим у моих ног младенцем.
– Это что это за хрень? – сама не осознавая, произношу я.
На свой страх и риск раскрываю дверь и сверяю, наша ли это квартира. Все верно. Я даже ключом своим воспользовалась. Ребенок теперь уже сел на свою пухлую попку и самозабвенно чмокает что-то похожее на печенье в пластиковой марле. Он снова издает восторженный визг, когда я, прижавшись к стене, продвигаюсь в направлении комнаты. Эта мелочь пузатая как огромная бактерия, носители самых страшных суперспособностей. Одно из них – крик! Проскальзываю в нашу с Доусоном комнату, и меня осеняет, это не наш ребенок! Но наша квартира! Ребенок платиновая блондин или блондинка, локоны немного выглядывают из -под шапочки. Пол я на первый взгляд не очень определяю. У него больше глаза, и я, бл*дь, сейчас убью Доусона! Будучи не совсем в себе, подлетаю к кровати и выдергиваю подушку из-под спящего мужчины. Едва он успевает открыть глаза, как тут же получает своими же трусами по морде. Раз, второй, третий. Ему повезло, что на полу валялись они, а не кожаный ремень. Его невнятные слова, меня еще больше бесят. Он пытается сесть на кровати, но я бью его подушкой, пока он закрывается руками.
– Трепло, какое! Решил из меня дуру сделать. Я тебе сейчас так наваляю, что ты меня точно никогда не забудешь. – Он обхватывает мою руку и заводит за спину.
– Девушка, у вас с головой все в порядке? – Он как всегда мило улыбается и перекидывает меня через себя, потом наваливается сверху своим телом, довольный позицией. – От тебя так приятно пахнет. – Утыкается в мою шею, затем в плечо, все еще удерживает мои руки.
– По-твоему, я идиотка? – Отворачиваюсь, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня в губы. – Нет! Я даже не хочу слушать твоих объяснений. У тебя вроде переломы, которые чудесным образом исчезли после ночи. И вообще, я обиделась. – Двигаюсь под ним.
Он откидывает голову назад и смеется, потом наваливается еще сильней, освобождает свои руки и обхватывает моё лицо.
– Не помню, чтобы я предлагал тебе объясниться. – Сонный взгляд настойчиво блуждает по моему лицу. – Я могу сделать вот так. – Его пальцы медленно скользят по моему телу, приподнимают резинку леггинс и впиваются в трусики. – Раз мои руки восстановились. – Волна жара, прилив крови, и я откидываю голову назад, когда он круговыми движениями массирует мою жемчужину.
– Ты любишь это, – шепчет он мне на ухо, палец погружается в меня, и я…
– Я тут купила какие-то батончики, сухари и каши из злаков. – Из сексуального путешествия меня вырывает голос Ханны, одетой абсолютно по-домашнему, словно она здесь живет.
Отталкиваю от себя Доусона, наспех поправляю одежду и волосы. Наверное, я со стороны выгляжу глупо, стоя по стойке смирно около кровати с полуголым…
– Укройся. – Швыряю край одеяла Доусону в лицо и спешно иду к Ханне, беру ее под локоть и тащу к двери. – Молись, сучка.
Я не очень соображаю, что делаю, потому что в душе все клокочет, какая-то сука посягнула на моё! Мою территорию, с моим мужиком и квартирой. Тут все моё до последней ленточки, наклеенной на долбанных обоях. И что она думает, я вот так освободила этой дуре место под солнцем? Да, конечно. Довожу ее до кухни и толкаю на барный стул. Она поправляет свои очки и постоянно оглядывается на двери комнаты, обхватываю ее подбородок рукой и удерживаю внимание.
– Слушай сюда, дура. Он мой мужчина! То, что ты знаешь о нас, полная херня. Все это, – показываю круг над своей головой, – наша жизнь. Вон та полоска на стене, затяжка на диване или салфетка, на которой стоит твой локоть – это все мы! Мы всегда вместе, даже если не вдвоем. Понятно тебе? – из моего рта льются слова, но я никак не могу правильно донести мысль.
– Да я просто… я… – Меня это еще больше бесит.
– Я люблю его, он любит меня. Мы ругаемся, расходимся и сходимся. Я никому его не отдам, поняла? Тем более не маленькой грязной… – Мне не дает договорить детский лепет и то, как маленькая рука цепляется за мои ноги, щипает за леггинсы. – Что вообще здесь делает ребенок?
Отхожу от испуганной Ханны и только сейчас в моей голове проясняется шум, какая-то вспышка, выброс непонятно чего в мою кровь, и я чуть не ударила ее по лицу на глазах ребенка. Провожу ладонями по лицу, что со мной такое происходит? Ведь я никогда так себя не вела.
– Извини. – Ошарашено я движусь спиной назад и натыкаюсь на диван, затем уже быстрее я направляюсь к двери, где сталкиваюсь с запыхавшимся Доусоном.
– Ты куда собралась. – Он обхватывает меня за руки и прижимает к груди. – Что ты сделала?
Я начинаю всхлипывать, мой агрессивный выпад никак не вяжется с тем, что было раньше. У меня не поворачивается язык, чтобы выяснить, чей это ребенок, и что она здесь делает. Становится невыносимо жарко и тошно от самой себя. Я вела себя как больная сука при маленьком ребенке, а что было бы, если распустить руки?
– Ханна, ты как? Элли, стой что ты… – Он беспокоится о ней, и меня начинает немного трясти, то ли от нового витка ярости, то ли от того, что меня начинает отпускать.
– Уже все хорошо любимый, я хочу успокоиться и побыть одна. – Отцепляю его руки от себя. Несколько секунд смотрю ему в глаза, затем на курицу, сидящую за барным стулом с малышкой на коленях. Сосредотачиваюсь на Доусоне и целую его в губы, страстно и по-собственнически, чтобы все сидящие здесь знали, я не уступлю место никому. Он мой. Был и будет им всегда. Наш поцелуй затягивается, скашиваю глаза на Ханну, затем натыкаюсь на широко раскрытый взгляд Доусона, решаю закончить поцелуй. Он хмурится, приоткрывает рот, чтобы что-то сказать. Я интимно глажу его по груди и поправляю задравшуюся на бицепсе футболку. Последнее, что я делаю, награждаю суку взглядом победительницы и сваливаю в комнату.
