И все равно в это утро я насобирала порядочно, всего за два дня набралось около трех килограммов... Ну, может, малость преувеличиваю, но уж два килограмма точно. По килограмму янтаря в день!
— Такое приключается раз в несколько лет, — пояснил Вальдемар, прополаскивая свой янтарь в дуршлаге. — Пани повезло, ведь случаются совсем пустые годы. Вот, скажем, в прошлом — ничегошеньки, янтарь пошел только к концу осени.
— Наверное, чуть раньше, — ненавязчиво поправила я.
Вальдемар покосился на меня и немного погодя произнес в пространство:
— Прошел слух, что кто-то нашел нечто из ряда вон выходящее, но не хотел никому показывать. Я точно не знаю кто, но догадываюсь.
— И другие небось догадываются?
— Может, и так, вчера мужики языки чесали. Ведь скрывай не скрывай, а правда всегда наружу выйдет.
— Как тогда?
— Типун вам на язык, не обижайтесь...
* * *
А тогда... Стоя над ванной и тупо уставившись на дуршлаг в руках Вальдемара, я словно воочию увидела события многолетней давности. Или не очень многолетней. Ровно семнадцать лет назад все начиналось, казалось, так невинно!
Приехала я в том году в Морскую Крыницу, взобралась на дюну у порта, взглянула на окрестный пейзаж, и в глазах у меня потемнело. Точнее, я попросту перестала им верить, собственным глазам.
Хотя уже наступила поздняя осень, день выдался чудесный, солнечный, на небе ни облачка. Полдень. Итак, солнышко светит вовсю и в его ярких лучах я явственно вижу вдоль всего пляжа золотистую полосу, убегающую в бесконечность. Я и тогда уже знала, что это за полоса, но слишком трудно было поверить в такое неимоверное счастье. Янтарь встречался мне либо в виде ювелирных изделий, либо в виде малюсеньких кусочков, которыми в Сопоте, если очень повезет, удавалось за неделю наполнить спичечный коробок. Мне и в голову не приходило, что подобное сказочное изобилие, как здесь, вообще возможно. Замерев, пялилась я на эту красоту, боясь моргнуть, боясь перевести дыхание, — а вдруг это всего лишь мираж? Нет, золотистая лента упрямо блестела в солнечных лучах.
Рядом со мной стоял мой драгоценный песик, мой Пупсик, мой обожаемый муженек, и тоже не сводил разгоревшегося взора с блистающей полоски.
— Такого быть не может! — восхищенно выдохнул он. — И самое удивительное, что тот тип сказал правду. Стой, ты куда?
Дотронуться до сокровища, убедиться, что оно мне не снится, что существует на самом деле, куда же еще?!
Упомянутый Пупсиком правдивый тип был нашим постоянным спутником в Сопоте. Как и мы, он целыми днями бродил по пляжу, невзирая на ногу в гипсе, но в отличие от нас, лихорадочно выискивающих микроскопические крупицы янтаря, снисходительно посмеивался над нашим увлечением и без конца рассказывал о заливе и косе Вот где море выбрасывает подлинные сокровища, не то что здесь. Мы не очень-то верили его россказням. И оказалось — зря.
Мой муженек устремился следом за мной.
— А ты сомневался, — упрекнула я его, склонившись над золотистым чудом — Вот он, можешь пощупать.
— Тоже мне янтарь! — скривился Пупсик. — Я-то надеялся, что будут покрупнее куски.
— И покрупнее наверняка были, только ради них следовало встать пораньше. Вон сколько народу побывало здесь до нас, глянь на следы, толпы и орды, стада и стаи. Куски побольше выбрал тот, кто явился первым, с восходом солнца.
Пупсик опять скривился.
— Я тебе не Соколиный Глаз или Быстроногий Олень, чтобы следы разгадывать. Может, еще заставишь определить, кто здесь натоптал первым, а кто пришел позднее, чьи следы свежие, а...
— Подумаешь, искусство! Ничего особенного, но не бойся, не заставлю, в данном случае это не имеет значения. Завтра мы тоже придем с восходом солнца.
— Спятила?! Тогда уж лучше просто здесь и заночевать. О, гляди, вот такого точно в Сопоте не найдешь!
Пупсик был прав, такую основательную горошину в Сопоте мы и в самом деле не находили. Хотя, может, потому, что на берег заявлялись ближе к вечеру. Вставать на рассвете мы оба не любили, в этом наши вкусы полностью совпадали, так что понятия не имели, что там валялось на рассвете. К тому же по сопотскому пляжу бродили еще более многочисленные стаи и выклевывали янтарь до последнего зернышка. Здесь народу было поменьше, а отдыхающих и вовсе кот наплакал.
— Так что, остаемся? — с надеждой поинтересовалась я.
— Остаемся, — милостиво согласился Пупсик. — Надеюсь, какую-нибудь комнату удастся снять?
В этом-то я не сомневалась — стояла вторая половина ноября. Пупсик выкаблучивался, никак не мог понять моего желания ехать к морю в такую идиотскую пору года; его тянуло в горы, надеялся покататься на лыжах, но я проявила твердость. Горы плохо сказываются на моем здоровье, так что я еду к морю, а он — как хочет. Возможно, Пупсик еще немного любил меня, а может, просто учитывал материальную сторону дела, потому как перестал капризничать и согласился на море, которого не видел ни разу в жизни. Поскольку пребывание в отпуске оплачивала я, а он хоть и Пупсик, но считать умел.
И вот теперь золотистая полоска на косе, похоже, примирила его с моим безрассудным решением.
Следует уточнить, что этот сладкий песик, этот Пупсик был моим мужем, еще точнее — вторым. Три года состояли мы в браке, и пролетели эти три года незаметно; казалось, всего месяц назад черти занесли нас в ЗАГС, совершенно непонятно с какой стати. Хотя... по крайней мере одна веская причина для этого имелась: ему требовалась варшавская прописка, а проще всего заполучить ее — жениться на варшавянке с жилплощадью. Я же охотно поверила в большую любовь. Три года совместного проживания изрядно подорвали мою веру.
Уже через год я осознала, сколь феноменальную глупость совершила. Год — слишком большой срок, могла бы и раньше пораскинуть умом, сообразить, что выхожу замуж за бабника и обманщика, к тому же капризного, как прима-балерина. И расстаться с ним следует как можно скорее. Но мозги — одно, а сердце — другое. Было в моем Пупсике что-то обвораживающее, порвать с ним не хватало духу, и я, глупая, все надеялась — а вдруг возвратится к нему пламенная любовь, которую он вроде бы питал ко мне вначале. Нет, наверное, и тогда притворялся, ничего он не питал.
Сладким песиком и Пупсиком он стал в тот момент, когда в разгар очередного скандала я ехидно обратилась к нему с этими словами. Так и назвала: «Ах ты мой Пупсик, песик мой сладкий». Он не обиделся, напротив, рассмеялся и одобрил кличку. Наверное, и сам осознавал, что, когда захочет, делается потрясающе умилительным. Эх, не везло мне с мужчинами, не везло. Может, потому, что я присматривала для себя наиболее заметных, за что и приходилось расплачиваться.
Комнату в Большой Крынице мы нашли без труда и к вечеру уже обосновались на новом месте, съездив в Сопот за вещами. Хозяйка даже пообещала пожарить нам рыбу на ужин.
