Если Макс отдыхает или, возможно, отсиживается где-то на островах, то с чего бы его отцу так переживать? Перебесится и вернется, не конец света.
Полное отсутствие связи с Максом тоже не могло не настораживать. Ладно, не прочитал, связи не было, настроения, телефон забыл, планшет и ноутбук, или даже все гаджеты забыл! Захотел спрятаться, успокоиться, собраться с мыслями, забыть обо всем. Ну, неделя, ну, две. Он же не мясник в мясоперерабатывающем цехе. Есть проекты, которые вел лично Макс, нес ответственность, отвечал за прибыль или убыточность. В современном мире не представлялось возможным для руководителя уровня Макса Эванса вот так взять и исчезнуть на месяц. Подобная выходка могла стоить корпорации миллионов долларов, не говоря уже о подорванной дисциплине среди подчиненных и коллег. Рано или поздно, он должен был выйти на связь хотя бы с отцом, проверить почту. Я тщательно следила – ни малейшей активности Макса в интернете, ни в одном приложении. Пресса молчала. Если бы младший Эванс резвился на каком-нибудь курорте, то, непременно, нашелся бы пронырливый папарацци, понаглее других.
После долгих раздумий я пришла к неутешительному выводу. Макс Эванс наворотил дел и пропал без вести. Даже Эдвард не знает, где его искать, но держит его исчезновение в тайне, чтобы не поднимать панику.
И сегодня, во что бы то ни стало, я поговорю с Эдвардом начистоту. Мне надоело кормить клиентов завтраками и размытыми обещаниями, что на днях Максимилиан Эванс непременно с ними свяжется. Уж кому-кому, а мне, как секретарше, необходимо знать, когда их высочество появится. Именно это я и использовала, как основной довод, устроив Эдварду допрос с пристрастием, как только он появился в офисе. Конечно, я была предельно тактична и с особой тщательностью выбирала выражения, дабы не обратить и на себя гнев несчастного отца. И он не рассердился. Видимо, я не первая, кто задавал ему подобные вопросы. Эдвард сел в кресле сына, и я в который раз заметила их внешнее сходство. Красивые мужчины, с ярко выраженной индивидуальностью, яркие, энергичные. Я наблюдала за выражением нерешительности и отрешенности на лице Эдварда, отмечая тонкие морщинки вокруг глаз и более глубокие на лбу. Ему нет шестидесяти. Не старый, без брюшка, одет с иголочки, богатый и одинокий. Странно все это. Макс тоже не подходит на роль семьянина, и последние события тому прямое подтверждение. Что с ними не так?
– Эдвард, вы можете сказать, что не знаете, где находится ваш сын, и я поверю, что так и есть, – еле дождавшись ответа, заявила я. Складки вокруг губ мужчины углубились. Сняв очки, он протер глаза и тяжело вздохнул, – Надеюсь, что меры по его поиску уже предприняты? Вы обращались в полицию?
Эдвард поднял на меня усталый напряженный взгляд. За эти дни он заметно похудел, скулы обострились, а худоба в его возрасте отнюдь не молодит. Весь его облик кричал о душевной боли, и мне стало стыдно за мой допрос. Я бередила рану, причиняя страдания. Его лицо не было таким закрытым, как у Максимилиана, и сейчас Эдвард даже не пытался маскировать свое состояние.
– Что происходит? – мягко спросила я. Он был готов сдаться. Я ощущала его сомнение, – Я ваш друг, все, что вы скажете мне, не выйдет из этого кабинета. Прошу вас, скажите правду. Я сделаю все, чтобы помочь вам. Я же вижу, Эдвард, вы страдаете. Иногда нужно открыться кому-то и станет легче.
– Милая девочка, – горько улыбнулся Эдвард, – Как приятно слушать твои слова, тем более что они идут от души. Ты так помогаешь Энжи. Ты и, правда, настоящий друг. Но, к сожалению, твое доброе сердечко не сможет помочь мне.
– Вы знаете, где Макс? Его хотя бы ищут?
– Неужели ты думаешь, что я сидел бы, сложив руки, – Эдвард тряхнул головой. И никого не нужно искать. Я знаю, где мой сын.
У меня от души отлегло. Пусть Макс и полный засранец, но я не желала ему ничего плохого.
– Слава богу, – вырвалось у меня, – И он собирается возвращаться? Тут дел по горло.
– Я не могу пообещать ничего определенного. От меня ничего не зависит? – Уклончиво отозвался Эдвард.
– То есть? Вы же его отец. Знаете, как лучше повлиять на Макса.
– Не в этот раз, – он посмотрел мне в глаза, и я задержала дыхание. О нет!
– Он же не умер? – вырвалось у меня, прежде чем я подумала, – Простите, разве вы стали бы скрывать. Извините меня.
– Не переживай, я понимаю твое волнение. Даже, если Максу придется … задержаться, я лично прослежу, чтобы никто тебя не обидел. Твое место останется за тобой в любом случае.
– Вы меня пугаете. Макс может не вернуться? Эдвард, мне вы можете сказать.
Мужчина задумчиво смотрел на меня. Несомненно, он носил в себе тайну, которая стала слишком тяжелой ношей. У него нет жены, нет других детей, чтобы поделиться, найти утешение. Не знаю, почему я так прикипела к этой семье. Лика всегда говорила об Эдварде, как о самом замечательном человеке, и он не раз выручал ее. Лика член этой семьи. А я люблю ее, как сестру.
– Что ж, Мила, похоже, ты приперла меня к стенке. Разве можно лгать таким прекрасным и искренним глазам. Мой сын никуда не уезжал из страны. Он в Лондоне.
– Как это? – опешила я.
– Видишь ли, Мила. Макс сейчас находится под наблюдением Ричарда Эймса в лаборатории, не далеко отсюда. Там имеется лечебный центр, где содержатся …некоторые люди.
– И почему они там содержатся? – изумленно спросила я, не сводя глаз с посеревшего лица Эдварда.
– Ну, у них возникают проблемы в поведении, и Ричард с коллегами помогают таким людям приспособиться и научиться контролировать свои порывы. Ты не должна думать, что Макс болен, что он шизофреник или что-то в этом роде. У него есть нарушения, врожденные, связанные с генетикой, но он не псих.
– Конечно, нет, – Покачала я головой. Мне стало дурно. Сбывались худшие прогнозы. Конечно, нет…. Ни один отец, ни одна мать не признают своего ребенка психически больным. Меня охватило оцепенение. Я так хотела правды…. А сейчас мне хотелось сбежать и никогда не слышать того, что мне рассказал убитый горем Эдвард Эванс. И меня не покидало ощущение, что не я должна была выслушивать запоздалую исповедь. Мне хватило бы сухих фактов.
– Чтобы не говорил, не думал и не исследовал Ричард в своих кабинетах, я знаю, что Макс родился гением. Оба наши с Софией ребенка пришли в этот необыкновенно одаренными, – Практически на одном выдохе взволнованно протараторил Эдвард. Он нервно сжимал в руке автоматическую ручку, беспрестанно щелкая….
– Оба? – не поняла я, – У вас двое детей?
– Двойняшки. Эмили и Максим. Они были похожи, как две капли воды. Только внешне. Эми мечтательница, тихая и улыбчивая девочка. Она рисовала с трех лет невероятные пейзажи, животных, людей, цветы. Художественный дар. Но Эмили так и не научилась говорить. Врачи ставили ей диагнозы, но я знал, и моя жена знала – Эми здоровая талантливая девочка. Просто она видела этот мир немного другим. Разве можно за это упрекнуть? Все мы смотрим разными глазами на одни и те же вещи. Макс был ближе к реальному миру, и до определенного времени не вызывал никаких опасений у врачей, наблюдающих Эмили. В пять он уже читал и умножал трехзначные числа, в шесть – бегло заговорил на английском языке. Никто не знает, кроме нас и Макс не хвалится, но он окончил среднюю школу на три года раньше своих однолеток. Кембриджский университет не хотел отпускать Макса после полностью прослушанных лекций и защищенных на «отлично» выпускных работ. Он мог стать ученым, доктором математических наук, но выбрал профессию бизнесмена. На самом деле мальчик выбрал отца. Макс помог мне поднять и расширить корпорацию. Без него я мало, на что способен. Но за все нужно платить. Такова проза жизни. Ричард Эймс впервые появился в нашей жизни, после гибели Эмили. Она шагнула под колеса автомобиля прямо на глазах Максима. Для нее это была очередная игра. Мы сразу уехали из России. Не могли пережить…. Макс был плох. Он замкнулся. И я обратился за помощью. Наука тогда заметно шагнула вперед, и после долгих исследований Ричард объявил нам с женой, что наши дети были обречены еще до рождения. Лучше бы нам не знать. Никому из нас. Оказалось, что с генами Софии, моей жены было не все в порядке. Она была здоровой, никаких отклонений, но являлась носителем поврежденных хромосом, которые и передались двойняшкам. Повреждения сказались на нервной системе детей. Я не придал большого значения словам Ричарда. Мы могли никогда не узнать и генах, и хромосомах, как многие другие до нас и после нас. Но Макс, словно почувствовал, понял что-то…. Он молчал полгода после смерти Эми и переезда в Лондон, превратился в совсем другого человека. Словно его выключили. Ричард сказал, что в связи с усилением аналитической работы мозга, другая часть, ответственная за эмоциональный фон, у него серьезно атрофирована. И это не приобретенный недостаток. Это врожденный порок развития. Мы не верили. Он же рос на наших глазах, веселый и активный мальчик. Как же так? И тогда Эймс объяснил. Макс – имитатор. Он перенимал эмоции и реакции Эмили, повторяя и запоминая их. Обладая быстрым умом, Макс с легкостью вживался в любые образы, которые находил интересными. А так, как с детства его единственным другом была Эмили, без нее он потерял образец для подражания. Вот откуда ощущение его отчужденности, полной замены личности. Несколько месяцев Ричард пытался пробиться к нему, найти ключик. Да, именно тогда я начал спонсирование строительства лаборатории для Эймса. Плата за молчание и помощь. Он вернул нам сына, но лишил надежды мою жену. Ричард говорил страшные вещи о том, с чем нам придется столкнуться в будущем. Вспышки гнева, агрессии, необъяснимое поведение, мгновения полной потери личности, которые я называю залипаниями. И все это было. После каждого срыва несколько недель восстановления. И единственное лекарство – это постоянная активная деятельность, движение вперед. Таким и был мой мальчик. Неугомонным. Смышленым. Я никогда не поверю в то, что однажды Макс сможет не вернуться, хотя Ричард настаивает на этом. Что они понимают, эти светила? Макс никогда не сдастся, не станет беспомощным растением, не превратиться в серийную убийцу. Только не он. Ричард ошибается. Все гении мира были слегка не в себе. Эдгар По, Достоевский, Булгаков и даже Фрейд. Перечислять можно бесконечно. И никто не имеет права вешать на них ярлык.
