Эдвард внезапно прервал рассказ, потянулся за стаканом воды, который я только что перед ним поставила. Он разнервничался, тяжело дышал.
– Ваша жена считала иначе? – спросила я, когда пауза затянулась, и Эдвард начал погружаться в глубокую задумчивость.
– София устала. И она винила себя. Ее мать лечилась несколько лет от душевной болезни, и Соня нашла в этом прямое подтверждение своей вины. Я не смог ее переубедить. Но я повторюсь, Мила, я никогда не считал, что мой сын болен. Он особенный, талантливый, он гений.
– С этим не поспоришь, – улыбнувшись, поддержала я несчастного мужчину.
– Ему сложно все успевать, быть лучшим в любой отрасли. И поэтому он срывается. Всем нужен отдых.
– Да, конечно.
– Эймс говорит, что у Макса нет эмоций. И долгие годы, именно благодаря его урокам, Макс спокойно вращается в обществе. А как же наши с ним отношения? Наша связь? Его любовь к матери? К Эми? Можно сымитировать равнодушие, но искреннюю привязанность – никогда.
– Вы абсолютно правы, – снова кивнула я. Эдвард нуждался в понимании и поддержке, и, хотя у меня сложилось немного иное мнение, я ни за что не высказала бы его вслух, – Значит, сейчас Максимилиан находится под наблюдением Ричарда Эймса?
– Да, – тяжело вздохнул Эдвард и провел дрожащими пальцами по лицу.
– Проходит лечение?
– Нет. Медикаменты вводят, если он находится в агрессивном состоянии, после любые успокоительные противопоказаны, так как замедляют работу мозга.
– И чем же ему помогает Эймс? – спросила я.
– Разговоры, психологические консультации. Ричард был готов отпустить Макса через три дня, но что-то произошло.
– Что? – испуганно спросила я, предчувствуя новую беду.
– Макс снова отключился. Ни с кем не разговаривает, не ест, не реагирует на голоса и внешние раздражители. Целыми днями пишет письма.
– Письма?
– Да. Иногда с ним бывает такое. Он начинает писать письма Эмили. Как говорит Ричард, это его способ поговорить с самим собой, собраться, разложить все по полочкам и найти выход, чтобы вернуться. Последний раз такой длительный период кризиса случился после отъезда Софии. Потом были короткие, пара дней, иногда часов. И смерть Сони он принял на удивление спокойно. А сейчас словно с цепи сорвался. Я не знаю, как ему помочь и меня мучает мысль, что я виноват в том, что Макс перегорел. Я взвалил на него слишком много, и мой ребенок не выдержал.
Я не смогла сдержаться. На глаза набежали слезы, унять которые было невозможно. Сердце разрывалось от сострадания и горечи.
Лика говорила мне, что Эдвард человек с большой душой, но я не догадывалась насколько. Потерять дочь, жену и посвятить свою жизнь сыну, отдать ему всю любовь и веру, поставив крест на личном счастье. Даже эта чертова компания была лишь инструментом, необходимым лекарством для Макса, чья умственная деятельность нуждалась в постоянной подпитке. Дать ему все, что потребуется. Но знал ли Макс? Отдавал ли отчет в том, что рядом с ним находиться человек, посвятивший себя ему без остатка? И ценил ли? Я не уверена. Заглядывая внутрь себя, теперь я находила ответы, причины, скрытый смысл слов и поступков. Дело в отсутствии самого смысла. Да, звучит, как бред. Так и есть. Макс Эванс – имитатор. Все, что он делает и говорит, лишено смысла – он пародия. Боже, дай мне сил осознать открывшуюся мне правду, и удержать в себе.
– Лика должна узнать. Вы обязаны ей сказать, – твердо сказала я. Эдвард отвел глаза.
– Знала бы ты, как много раз я хотел, но, черт возьми, Макс – мой сын. Потерять его для меня страшнее. Если он узнает, что я открылся тебе….
– Я не скажу, – качаю головой, тяжело вздыхаю, – Вы обязаны это сделать. Давно следовало сказать Анжелике правду. Вы отдаете себе отчет, в том, что она пережила и ….
– Да. Конечно. Ужасно, все очень страшно! – отрывисто восклицает Эдвард, – Я хочу помочь, но не знаю, как, – Макс должен сам ей рассказать. Будет хуже, если Энжи узнает от нас. Она не простит нам молчания, а ему – лжи.
– Это так, – я не могла не согласиться, – Но, боюсь, чтобы Макс не решил, Лика уже не передумает. Она не вернется.
– Возможно, так будет лучше, – тихо произнес Эдвард. Я взглянула на него с укоризной.
– Меньше страданий для них обоих, – пояснил он. – Она еще совсем молода, и найдет свое счастье, а Макс вернется в свою прошлую жизнь без срывов.
Я отвернулась, чтобы Эдвард не успел прочитать выражение разочарования на моем лице. Но я не осуждаю его. Он любит своего сына. Лика чужая ему. Если бы Эдвард Эванс по-настоящему думал о будущем Лики, он давно бы открыл ей истинное лицо его сына.
***
Макс
«Почему я здесь?
Ты все время спрашиваешь, словно не рада. Так странно, я всегда считал, что ты скучаешь по мне. Нет, не обманывай. Ты не умеешь врать, это я – виртуоз. Не думай, что я снова пришел жаловаться и искать утешения. У меня больше нет вопросов к тебе. Раньше были. Я искал тебя, я злился, ненавидел. Но ты учила меня другому. Прости, что все забыл. Некоторые уроки быстро забываются, остается только плохой опыт и эгоизм. Мы были детьми, ты не могла меня научить чувствовать по-взрослому. А детская любовь эгоистична. Да-да. Ты тоже не безгрешна. Я какое-то время не понимал, почему ты ушла без меня, бросила на произвол судьбы. Дурацкая игра. Ты – форменная эгоистка, Эм.
Я не злюсь. Больше – нет. Ты думала, когда-нибудь, что было бы с нами, если бы ты осталась? Были бы мы счастливее? Спасли бы друг друга? Я – да. И часто.
Ты смеешься…. Да, мы все-таки вместе. Навсегда. Ты – счастлива. И я тоже так хочу. Хочу к тебе, но не таким путем. Я искал подмену… тебе. Прости.
Мне казалось, она могла бы стать половиной меня, отражением. Дополнить пробелы, которые ты не успела. Я верил, что мы похожи. Я устал быть один. Ты должна, обязана меня понимать. Кто если не ты? Почему все рухнуло, не сложилось? Мне казалось, что я разбираюсь в лицах и чувствах. Она могла любить меня так, как никто другой. Но не захотела. Я должен отпустить ее. Ты сама говорила, что мне лучше без нее. И отец считал, что свадьба с Энжи – плохая идея. Я сглупил. Я теперь пытаюсь понять, как все исправить. Ты же поможешь мне, Эм? …
Ты помнишь, как цвели яблони в нашем дворе? И весна пахла совсем иначе. Солнцем и влагой. Ты любила сидеть в одиночестве на скамейке и смотреть, как опадает яблоневый цвет. Ветер нес пыль с дороги, и ты вытирала шелковым платком свои новые лаковые туфельки. Белые цветки падали на твои волосы и дрожали… Если бы я мог тогда знать, что нам так мало осталось. Я сел бы рядом и держал твою руку».
***
Анжелика
Неделя. Две. Три. Месяц. Второй пошел. Сначала я считала дни. Я думала, что самое страшное уже случилось. Но ошиблась. Нет ничего хуже неопределенности. Я-то для себя все решила (по крайней мере, хочется в это верить), но мне необходимо обговорить с другой стороной детали принятого решения. Но, увы, другая сторона не выходит на контакт второй месяц. Сначала, я гнала от себя всяческие мысли о нем. Потом пришла боль, потом ярость. А сейчас осталось презрение и разочарование. Я ожидала чего угодно, а не трусливого бегства. Еще одно доказательство того, что я не знала человека, с которым прожила много лет, за которого вышла замуж. Я больше не лелеяла обиду и злость, я строила планы…, когда оставалось время. Погрузившись в работу, я потихоньку залечивала душевные раны, забываясь на десять-двенадцать часов в день. Иногда, посреди ночи, я вскакивала с криком, рыданиями, рвущимися из груди, задыхаясь и хрипя. Мне ни разу не удалось вспомнить сон, который приводил меня в это жуткое состояние. Успокоившись, я каждый раз слышала удаляющиеся шаги Эдварда. И он ни разу не постучал. Просто стоял за дверью, пока не убеждался, что я не натворю бед. Я понимала его неуверенность – нам нечего было сказать друг другу. Разница между нами, все равно, что пропасть. Эдвард любил своего сына любым, вопреки всему. А я – нет. У любви много лиц. Родительская, наверно, сильнее, чем любая другая. Для меня есть границы, за которыми от любви и чувств уже не остается ничего, кроме пепла горьких воспоминаний. Но одно дело понимать, что твоя любовь умирает, а другое – похоронить ее в реальности. Жить дальше. Понимая, что почти десять лет твоей жизни нужно перечеркнуть и начать сначала. Работа в офисе Эванса старшего – главный и единственный мой антидепрессант. Я погрузилась в изучение новых обязанностей с невероятным рвением, и с каждым днем мне становилось лучше. К концу недели я сняла квартиру недалеко от офиса и съехала от Эдварда. Он не удерживал меня, мы оба знали, что я у него ненадолго. Мне не было грустно, наоборот. Очень тяжело каждый день видеть отца человека, который растоптал тебя, не только на работе, но и дома. Если в офисе мне удавалось абстрагироваться, то дома тень Макса неуловимо мелькала между нами.
