– Сегодня. Медлить нельзя. В течении пары часов мы сделаем необходимее анализы, и ближе к вечеру проведем операцию. Вам рассказать, как она будет проходить? – спросил он.
Я отрицательно покачала головой.
– Могу я вернуться в палату?
– Да, конечно.
Я слышала за спиной шаги мужа. И больше всего хотела, чтобы он ушел. За полчаса я побывала в раю и в аду, испытав гамму чувств от всепоглощающего счастья до безмерного ужаса. Я не хочу сейчас ни о чем думать. Ни с кем разговаривать. Пусть поскорее все кончится.
Вернувшись в палату, я легла на постель. Наверно, те, кто верят в равновесие, не правы. Видит Бог, я не знаю, что такого ужасного сделала в этой жизни и за что мне приходится расплачиваться. С самого детства и до сих пор я могу пересчитать счастливые дни на пальцах. Я родилась не для радости. Видимо так.
– Энжи…, – тихо позвал меня Макс. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы мысленно представить его. Высокий, непробиваемый, неподвижно застывший рядом с кроватью. За моей спиной.
Я так верила.
Я ждала, я любила малыша, малышей, потому что люблю их отца.
Я надеялась, что теперь мы сможем начать сначала. Все вместе.
Даже сейчас я все еще верю, потому что не имею права опустить руки. Мой малыш должен чувствовать, что я спокойна, что я люблю его.
– Даже, если он болен, не позволяй им убить его, – тихо произнесла я, и не сдержавшись, заплакала, уткнувшись в подушку. Едкий больничный запах ударил в ноздри. Я ждала, что Макс обнимет меня, поддержит, скажет, что все будет хорошо…. Но он не спешил. Я повернулась на бок, чтобы позвать его.
Палата была пуста. Макс Эванс ушел.
Я вздрогнула, услышав странный звук, похожий на стон больного животного. До меня не сразу дошло, что это была я.
***
Макс
Он не пустил меня в операционную. Но я был там, за стеклом. Анжелика думала, что я ушел.
Но я был там.
За стеклом.
Чертовым холодным стеклом, отделяющим меня от девушки, которая имела глупость полюбить меня.
Ее лицо с закрытыми глазами, шапочка на волосах и бледная-бледная кожа. Я хотел бы сказать ей, что она – лучшее, что случилось со мной. И я бы просил прощения. За то, что сделал. Ее слова во время ультразвукового исследования разорвали мое сердце. Меня накрыла волна бессильного гнева. Почему мы?
Она призналась, что любит меня. Даже после всего, что я натворил в тот ужасный день. Не выслушав объяснений, не взяв обещаний, она простила мне все. А я убил наших детей, и ее…. Я уже не питал иллюзий. В ушах стояли слова Ричарда Эймза, которые он произнес час назад.
«Мне жаль, Макс, второй плод не жизнеспособен. Необходимо прервать беременность. Я не сказал сразу, потому что твоя жена решила бы оставить ребенка. Я понял это по ее лицу. Поверь, я редко ошибаюсь.» Я не спорил. Потому что Ричард был прав. У меня еще были вопросы. И он ответил на все. Это я….
Мои сломанные гены убили малышей.
Чудес не бывает. Наверно, я предвидел это. Врачи столпились над моей девочкой, они вынимали из нее душу. А я просто стоял, и ничего не мог сделать. Никчемный урод, ломающий все, убивающий, мужской вариант Медузы Горгоны.
Я смотрел на ее лицо… прощаясь. Мое сердце билось, как обезумевшее, алая пелена закрывала глаза. Я протянул руку, дотронулся до стекла. Холодное, пустое. А мне хотелось ощутить ее кожу под пальцами. Еще раз. Хотя бы один. Никакой надежды. Я не имел права даже мечтать. Ничего не будет. Нужно смириться. Придя в себя, Энжи возненавидит меня. И ни лепестка не останется от букета чувств, расцветающего в ее глазах, когда она смотрела на меня. Мне остается только принять поражение, жить с этим знанием. Я все разрушил. Если бы можно сделать укол и покончить со всем сейчас. Раз и навсегда. Я бы сделал. Но я не могу. С нее хватит боли. Я не стою ее слез. Мои мысли бьются, рванные, как осколки разбитой бутылки, режущие по живому.
Я опустил голову, что-то мокрое упало на запястье. Я моргнул, инстинктивно дотрагиваясь до щеки. Слезы. Ричард Эймз был бы удивлен. Фантомные чувства, фантомные боли, фантомные слезы….
Я чувствовал, что нахожусь на грани, балансирую над пропастью, как пьяный танцор. Еще одно неровное движение и конец игре или танцу. Так легко поддаться и упасть, просто уйти туда, где меня всегда ждут. Алый туман сгущается, и я уже слышу зовущий голос, детский смех. В нашем мире иллюзий она часто смеялась. Эмили.
Вырываюсь и ее объятий и смотрю через стекло. Жестокий мир, в котором я обязан остаться. Губы Энжи шевелятся в беспамятстве. Словно произносят имя. Мое.
Прости, Эмили. Не могу. Я должен попытаться исправить то, что натворил.
Конец второй части
Часть 3
« … я думала о тебе каждый день, и у меня всё сердце изболелось; а теперь ты выздоровеешь, я знаю, я чувствую, моему сердцу легче; теперь я могу вернуться; а если не вернусь – ничего, проживу тихо на хуторе жизнь и буду знать: в ней всё было, в ней был ты…»
Ники Кален. «Арена»
Глава 1
«Знаешь, почему деньги не делают нас счастливыми? Потому что в детстве мы о них никогда не мечтали.»
(с)
Июнь. Три года спустя. Россия. Москва.
Анжелика
Это было странное чувство. Совсем не то, что я ожидала. Спускаясь по ступенькам с крыльца здания, принадлежащего экономическому факультету МГУ, я невольно обернулась, в последний раз взглянула на окна, прислушиваясь к собственным ощущениям. Новенький, пахнущий свежей бумагой и чем-то специфическим, но безусловно приятным, диплом о высшем образовании в моих руках не вызвал той бури эмоций, как у остальных счастливых выпускников. Меня приглашали напиться по столь радостному поводу, но я отказалась, понимая, что предложение сделано, скорее, формально, нежели из желания лицезреть меня на веселой и наверняка бурной молодежной вечеринке. Отношения с однокурсниками в Москве складывались ничуть не лучше, чем в Лондоне. Видимо, дело не в сплетнях, которые меня окружали в холодной столице Великобритании и не в снобистых лондонцах, а во мне. Я – не самый приятный и общительный собеседник. И переживать на этот счет или делать шаги к исправлению мне совершенно ни к чему. Во-первых, все уже закончилось, а во-вторых, мне просто не о чем было общаться в бывшими однокурсниками. Сказывался груз прошлого, и я чувствовала себя на десяток лет старше, нежели золотая молодежь, обучающаяся вместе со мной. К тому же я единственная с курса бесплатная студентка, которая еще умудрялась подрабатывать по вечерам, плавно перетекающим в ночь, и при этом сдавать все сессии на отлично.
Облегчение – вот, что я должна была почувствовать.
Это было чертовски трудно. Адски тяжело. Я спала не больше четырех часов в сутки, училась, перекусывала на бегу, работала в сменах и в свободные редкие минуты готовилась к экзаменам. А летом, во время каникул, я переходила на полный рабочий день, по вечерам писала дипломную работу, чтобы в конце последнего курса мне не пришлось брать отпуск. А хуже всего было то, что я, ко всему прочему, жила в общежитии МГУ, вместе с еще двумя девушками, не замороченными отличными оценками, и мечтающими отхватить себе по перспективному парню считающими меня отстойной белой вороной, зубрилой и занудой, о чем они не забывали сообщить мне каждый день на протяжении трех лет.
