Я никогда не причислял себя к категории серийных маньяков, но, видимо, пришло время признать то, кем являюсь на самом деле. И даже могу с уверенностью назвать категорию, к которой могу причислить себя. Организованный несоциальный тип серийного убийцы. Человек, который носит маску нормальности, адекватный, адаптированный, не являющийся психически больным, часто умный, высокоинтеллектуальный и обаятельный, следующий своей цели, со временем совершенствующий способы и сценарии убийства, и уверенный в том, что делает благое дело.
После совершения своего первого акта ликвидации первого номера из списка Штефана или Элоиз (это еще предстоит выяснить) я много читал о людях, совершающих убийства на почве мести или какой-то идеи, и испытывал резкое неприятие, отрицание. Мне казалось, что я больше, чем какой-то тип, разобранный по пунктам. Но это тоже косвенный признак того, что я тот, кто я есть. Только осознание истины ничего не меняет, я не чувствую вины или сожаления. Каждая смерть для меня – особенный ритуал, который несет свою определенную цель, и я должен довести дело до конца. Если смогу, если успею…
Я отправляю видео неизвестному абоненту, который еще не в курсе, что я выяснил, кто она. Осталось только узнать, где она.
«Ты придешь один. Без оружия», – почти сразу приходит мне ответное сообщение.
«С нетерпением буду ждать встречи», – дублирую я ее слова.
«Мы поладим», – возвращается мне мгновенно.
«Я убью тебя даже голыми руками», – добавляю я мысленно. Мне не нужна толпа наемников, чтобы разобраться с бабой. Мрачная ухмылка кривит губы. Я даже испытываю некоторое предвкушение. Не так часто я сталкиваюсь с достойным соперником. То, что она женщина, только усиливает выброс адреналина в кровь. Она шла за мной по пятам, училась у меня, а значит, я смогу с ней сыграть на своих условиях.
Элоиз Крейг умрет сегодня.
Или я.
Всего два варианта. И, в любом случае, это будет достойная смерть.
Я не испытываю страха, приближаясь с каждой милей к бункеру, в котором лишил жизни двенадцать человек. Это даже не половина. Если я выживу сегодня, то приду за каждым, чье имя внесено в список покойного Зальцбурга.
Кровожадные мысли оставляют меня, когда я думаю о той, кто оказалась сейчас в руках моей одержимой последовательницы. У многих, известных на весь мир, серийных маньяков есть последователи. Я становлюсь легендой. Неуместный юмор, но иначе я не умею. В моей жизни, начиная с пятнадцати лет, было слишком мало смеха, а поводов для шуток еще меньше. Мне нужно сохранять рассудок чистым и свободным. Черный юмор как раз то, что доктор прописал.
Я почти на месте, когда мне поступает звонок от Варго.
– Ты спятил, Орсини. Почему ты распустил охрану?
– Они мне не нужны, Ник. Я справлюсь.
– Ты сумасшедший! Что с Доминником?
– Я выполнил то, о чем меня просили.
– Черт… – Ник замолкает на долю секунды. – А что с Марком?
– Пусть катится ко всем чертям. Он мне больше не нужен.
Варго пытается сказать что-то еще, но я вырубаю мобильный, бросая на соседнее сиденье. Глянцево-черный Ламборджини летит вдоль набережной Гудзона, в опущенные окна рвется ветер, оставляя на губах морскую соль и раздувая мои волосы. Я включаю стереосистему на полную громкость и салон заполняют ритмичные басы группы Linkin Park. Я стучу ладонями по рулю в такт музыке, в тонированные стекла бьют настойчивые лучи солнца, заставляя меня надеть темные очки.
Может быть, мне повезет. И я не умру сегодня. Слишком солнечный день для смерти, слишком чистое небо. Бог бы не позволил. Я хочу умереть в дождь, хочу чувствовать холодные капли на щеках, когда мое тело бросят на каком-нибудь пустыре. И я смогу представить, что капли дождя – это слезы, которые никто никогда не прольет обо мне. Конечно, ничего подобного не случится. Я много раз заглядывал в глаза мертвецов, ища ответы, пытаясь посмотреть за грань через сузившиеся зрачки, и видел там только пустоту. Я просто стану одним из них, гниющим куском плоти на свалке жизни.
Останавливаю Ламборджини в привычном месте. Я был здесь ровно двенадцать раз. Сейчас тринадцатый. Дьявольское число. Роковое. Я никогда не был суеверным. Не верил в приметы, гадания и экстрасенсов. Но сегодня действительно предстоит проверить теорию тринадцатого числа.
Глушу двигатель и выхожу из машины, оглядываясь по сторонам острым взглядом. Вокруг ни души. Неужели одна рискнула? Что это – глупость или уверенность?
Подхожу к металлическим дверям, ощущая горячее тепло, исходящее от стены. Двадцать семь градусов снаружи. Страшно даже представить, какая температура внутри. С момента похищения Андреа, прошло пять часов. Пять гребаных бесконечных часов в подвешенном состоянии в душном бункере, раненная, напуганная… Внутри меня зарождается страх, я много раз видел, что происходило с людьми, которые пробыли там гораздо меньшее время. Обезумевшие от ужаса в ожидании своей участи, но все еще на что-то надеющиеся.
Я вытащу ее оттуда. Не знаю, что будет потом, но сейчас главное увезти Дреа прочь из этого склепа.
Тяну на себя железную ручку, со скрипом открывая. В ноздри ударяет тошнотворный смрад. Сердце замирает, я задерживаю дыхание, делая шаг внутрь воняющего раскаленного бункера. В свете ярких ламп, я сразу вижу Дреа. Маленькую, хрупкую, измученную. Ее тело безвольно болтается над полом. Запястья связаны веревкой и подвешены на металлический ржавый крюк. Андреа без сознания, и, может, это даже к лучшему. Не могу представить, что она чувствовала бы, если бы видела, где оказалась. Несколько шагов, и я обхватываю ее руками. Одежда пропитана потом, и мои ладони скользят, пока я пытаюсь развязать ее. Пара минут, а я уже насквозь мокрый из-за жары. Краем глаза замечаю смердящий труп Такаши в углу. За сутки при такой температуре он начал разлагаться, и вонь стояла просто невыносимая. Эта сука специально оставила его здесь, чтобы напугать Дреа еще сильнее, и показать мне, что она знает обо мне все.
Давай, мразь, покажись, я докажу, как ты ошибаешься, считая, что способна предугадать мои действия.
Освобождаю запястья Андреа, и она опадает мне в руки – неподвижная, бледная, с засохшими следами крови на лице. Я прислушиваюсь к ее неровному дыханию. Судя по цвету и состоянию кожи, она обезвожена. Рана на лбу не глубокая, но крови было много, судя по следам на одежде. Ей срочно нужен врач.
– Дреа, черт побери, прости меня. Я торопился, как мог, – бормочу я охрипшим голосом, прикасаясь губами к влажному ледяному лбу. Она такая холодная на фоне испепеляющей жары. Неестественно бледная кожа, глубокие тени под глазами. Я убираю с лица мокрые пряди волос, прижимая ее к себе. Все уходит на второй план, даже тошнотворная вонь разлагающейся плоти. Я качаю ее в своих объятиях, и чувствую я себя так, словно держу целый мир, который умещается в одной маленькой девушке.
– Я успел, Дреа, – шепчу, снова склоняясь к ее лицу. – Прости, – говорю тихо, прежде, чем резко содрать клейкую полоску скотча с ее губ. Она дергается всем телом от резкой боли, и открывает глаза. Невидящий, рассеянный взгляд останавливается на моем лице. Дреа пытается кричать, но из горла вырывается только хриплое рычание. Я держу ее, понимая, какую адскую боль сейчас она испытывает. Занемевшее тело конвульсивно вздрагивает, каждое мышечное сокращение в освобожденных конечностях посылает болезненный спазм по всему телу.
