Я ожесточилась, стала циничной, потеряла веру в себя, прежде всего, но как все люди, в глубине души хотела, чтобы меня любили. Такую, какой я была. Какая есть сейчас. Грешная, неверная, пустая. И я помню, как Рэн сказал мне в гостиной моей новой квартиры пять лет назад: Таких, как ты нет, Лиса. Я… так захотела ему поверить, и совершила самую роковую ошибку в своей жизни. Это был последний блок, который Перриш вскрыл, даже не прикасаясь ко мне физически. Его вторжение всегда воспринималось иначе, ментально, эмоционально, сверхъестественно и мощно. Он умудрялся без малейших усилий трахнуть мой мозг, не прикасаясь к телу.
После всего пережитого мне до сих пор больно… Больно вспоминать о, вроде бы, незначительном эпизоде. Рэнделл пригласил меня в кафе, словно обыкновенную девушку, на банальное свидание. Таких, как я, нет, – кричало мое сердце. Мне сказал об этом самый непостижимый мужчина в мире. Я особенная. И я несколько минут была по-настоящему счастлива, пока он не дал понять, что приводит в это кафе всех участниц Розариума. Пока я не увидела его обезумевшую от любви и боли жену… и не осознала, что имею дело с человеком, которого никогда не смогу понять даже частично. Никогда не смогу стать для него не просто особенной, а даже тенью, нечаянным воспоминанием. Я увидела, что случилось с той, которая была особенной для Рэнделла Перриша. И никогда мне не было так страшно, как тогда. Линди Перриш цеплялась за своего все еще законного мужа, как за единственный источник жизни, а он отмахивался от нее так, словно ее никогда и не существовало в его мире.
Теперь я знаю, что никто из нас не видел даже одного процента настоящего Рэнделла Перриша. Он демонстрировал нам тот образ, который создал сам, являющийся частью декораций. Каждый элемент, деталь тщательно продумана. Идеальная инсценировка. Я пытаюсь вспомнить, каким видела его в офисе. Это был совсем другой человек. Уверенный, строгий, немного снисходительный, вежливый, успешный бизнесмен, аналитик и блестящий стратег, безжалостно подминающий крупные компании, используя не самые чистые способы для достижения цели. Он меняет маски, согласно социальной роли, которую играет в данный момент.
Настоящего Рэнделла не знает никто.
Даже он сам.
Настоящего Рэнделла не существует.
Он по-прежнему живет в закрытой комнате, моделируя собственные псевдореальности, создавая схемы, неспешно и продуманно передвигая фигурами живых людей по шахматной доске.
Но как сложно поверить в собственную только что выстроенную теорию, когда смотришь на обнаженного высокого мускулистого мужчину с потрясающим телом и невероятным интеллектом, собственной религией, центром которой является он сам. Когда видишь, как он курит у приоткрытого окна точно так же, как миллионы других мужчин после занятия сексом.
Но все не то, чем кажется. Рэнделл не такой, как миллионы других мужчин, а секс с ним тоже сложно приравнять к банальному. И, наверное, сейчас я должна схватиться с голову и бежать прочь отсюда, благодаря Господа, что осталась жива. Именно так я и сделала, после того, как Мартин Роббинс снял с меня наручники.
Захотела бы я шагнуть в окно, если бы знала правду?
Нет.
– За что ты ненавидела меня все последние годы? – задает вопрос Рэнделл, на который я ранее так и не ответила. Поднимая левую руку, он опирается ладонью на стекло, глядя на свое отражение, поднося к губам сигарету и медленно затягиваясь. Никогда не видела его курящим. Никогда не видела его голым и расслабленным… Какую из масок я вижу сейчас? Грифон на его спине приходит в движение, и красные хищные с черными зловещими зрачками глаза впиваются в меня зорким взглядом. Я знаю, что ощущение того, что неживая птица, выбитая на спине Перриша следит за мной, готовясь к решительному удару, не исчезнет, в какую бы часть огромной, пустой и холодной спальни я не спряталась. Даже если он накинет рубашку, я буду знать, что она там есть, наблюдает, охотится, ждет удобного момента для броска.
– Причин, на самом деле, огромное множество, – отвечаю я, чувствуя себя не готовой ни морально, ни физически к еще одной выматывающей шизоидной сессии.
– Это правда, – не отрицает он. – Но самая главная – она одна.
– Я думаю, что в самом начале, если бы ты отпустил нас… Меня и Итана, то все могло сложиться иначе.
– Пустые слова, которые ничего не значат. Итан действительно любит тебя, не в абсолютном смысле этого слова, а именно так, как способен. Но ты – нет. Ты помнишь, как все началось? У вас оказалось слишком много общего, и все это, приправленное нехваткой острых ощущений в отношениях с Галлахером, привело к неверному, искаженному заблуждению о влюбленности. Тебе было просто чертовски скучно. Как и мне, Алисия. И в этом мы с тобой подходим друг другу гораздо больше. Причина твоей ненависти не в Итане, и даже не в том, что ты подверглась нападению моих людей, после чего оказалась в ловушке вместе с Хемптоном. Ты не могла мне простить Мартина Роббинса. Ты восприняла произошедшее, как предательство. Но о каком предательстве могла идти речь в нашем случае?
– Хочешь, чтобы я проговорила то, что ты и так знаешь? – я обхватываю себя руками, чувствуя ноющую боль во всех мышцах. Горло тоже немного саднит. Он же может убить меня. Почему я не чувствую ужаса, паники, желания убежать на край света от этого мужчины? Почему продолжаю смотреть на него и вспоминать не тот момент, когда на грани оргазма шелковая петля затянулась на моей шее, отправив с бессознательное путешествие на волнах больного удовольствия, а совсем другой – когда жадные властные губы касались моих, когда его пальцы с бесстыдной настойчивостью доводили меня до ошеломительных ощущений.
– Ты сам уже все сказал. Ты бы смог остановиться, а я нет. И, возможно, поэтому я выбрала Итана, потому что думала, что у нас есть шанс, а не потому что мои чувства были сильными. Он казался понятным, живым, искренним. В отличии от тебя. Я не понимаю, о чем мы говорим сейчас, Рэнделл. Как, впрочем, и всегда. Я хочу знать, зачем ты стащил меня с подоконника, чтобы отправить потом в руки человека, семью которого считаешь паталогически-опасной. Ты обещал, что…
– Я действительно хотел отпустить тебя, Алисия, – отвечает он, прежде чем я успеваю договорить, легко угадывая ход моих мыслей. Его мать не была сумасшедшей. Я верю, что она обладала особым даром, и Рэн унаследовал какую-то его часть, как и психологические недуги. Но разве он мог вырасти другим, учитывая то, каким было его детство?
– Когда понял, что ты действительно готова прыгнуть, я решил, что сверну задание. Но ты и сама помнишь, что произошло. Линди убили, а я оказался под подозрением в камере. Я плохо переношу замкнутые пространства, и какое-то время пребывал в спутанном состоянии сознания, а когда мне удалось связаться с Мак, то было уже поздно. Я не стал вмешиваться. Зачем? Твоя биография, если бы ты сама не распустила язык, была абсолютно чистой. Тебе ничто не угрожало. Чего нельзя сказать о настоящем времени.
– Мне по-прежнему ничто бы не угрожало, если бы ты не появился, чтобы использовать припрятанный в рукаве козырь против человека, которого ненавидишь, – ожесточенно произношу, и злость, с которой я жила последние месяцы, возвращается ко мне с лихвой. Перриш продолжает невозмутимо курить, кажется, уже вторую сигарету, наблюдая за мной и иногда за собой в отражении окна. Мой взгляд опускается на кожаную папку, которая по-прежнему валяется на полу. Если она так важна для него, то какого хрена, спрашивается? Какого хрена она до сих пор лежит, как ненужный мусор под его ногами?
