– Диву даюсь, как в некоторых семьях склонность к воровству передаётся по наследству, – продолжил мужчина в сером костюме. – Я знал одного парня, хитрый был тип, вечно всюду совал свой нос. Умел залезть куда угодно: в окна, дворцы, офисы, банки. Наворовал кучу всего. Да, это был всем ворам вор.
Я отступила от перил. Моё сердце как будто сорвалось с цепи, и я едва могла дышать. На голове у мужчины была шофёрская фуражка, как будто он был госслужащим. Отступив следом за мной от перил, он, как и я, шагнул к Дому бабочек. Внезапно он коснулся моей руки, и я подняла на него глаза.
У него были пожелтевшие серые усы, жёлтые от кофе зубы, а изо рта пахло рыбой и жареной картошкой.
– Этот парень, о котором я тебе говорил. Ему платили бриллиантами. Хотел бы я знать, что он сделал с ними. Я годами ломал голову, но маленькая птичка нашептала мне, что его юная родственница недавно получила подарок, и провалиться мне на этом месте, если я на днях не видел эту юную родственницу в телике в окружении пингвинов.
У него были поросячьи, налитые кровью глазки и усталый взгляд.
– А-а-а, – отозвалась я, отстранилась и быстро зашагала к сувенирному магазину.
– Подарок, если не ошибаюсь, к её одиннадцатому дню рождения. – Мужчина догнал меня и зашагал рядом. – И к этому подарку могла прилагаться записка. Что скажешь?
– Я не знаю, о чём вы говорите, – ответила я, задыхаясь.
– Что-то подсказывает мне, что его юная родственница, возможно дочь, теперь знает местонахождение алмазов.
Женщина в шубе пристроилась ко мне с другой стороны.
– Я ждала, понимаешь? – сказала она. – Ждала долгие годы, и теперь хочу вернуть мои бриллианты.
– Неужели? – До сувенирного магазина оставалось всего метров пять-шесть. – С какой стати его дочь должна отдавать вам подарок отца? Почему она ничего не заявила в полицию?
Мужчина дёрнул меня за руку, и (хотя мне этого очень не хотелось) я была вынуждена повернуться к нему лицом.
– У меня есть основания полагать, что его дочь, вероятно, взяла себе пару кое-каких вещичек. Тех, которые ей не следовало бы хранить. – Он похлопал себя по карману. – У меня есть небольшая видеозапись с камеры видеонаблюдения, а на ней маленький воришка, набивающий себе карманы сладостями.
С камеры видеонаблюдения?!
Ну конечно! Дядя Дерек говорил, что весь город напичкан системами видеонаблюдения. Члены городского совета в любую минуту могут видеть, что где происходит.
Какая же я глупая!
– Вот как? – спросила я с деланым безразличием.
– Да, и мне кажется, что я смог бы помочь ей избежать длинной руки правосудия, если она согласится отдать мне некую вещицу. – Он вновь схватил меня за рукав, но очень осторожно. – Видишь ли, Скарлет, это просто вопрос добра и зла. Просто вопрос добра и зла.
Как бы мне хотелось стать кем-то другим
Всю дорогу домой я бежала. А когда прибежала, то заперла все окна, даже крошечное оконце в ванной, через которое может пролезть только Сид.
Когда мама вернулась домой с работы вместе с Сидни, я очень хотела рассказать ей о мэре и её шофёре, но не осмелилась. Узнай она, что накануне вчерашнего происшествия с пингвинами я ночью вломилась в кондитерскую, она бы точно отдала меня в приёмную семью. Да и в любом случае никогда бы не поверила, что мэр способна на какие-то тёмные делишки.
Поэтому я смотрела с Сидом по телику детскую передачу и даже позволила ему разрисовать мне лицо. Обычно я такого не позволяю, я скорее соглашусь, чтобы по моему лицу ползал слизняк, но я должна делать «добрые дела». Я выстроила для Сида длинную и сложную железную дорогу.
Он разрушил её, и тогда я построила ещё одну. Он разрушил и эту, и я снова построила ещё одну. Я даже толкала по ней поезд.
– С тобой всё в порядке, Скарлет? – спросила мама.
Я кивнула и дрожащими пальцами перестроила станцию.
Мы ели желтки и домашние бобы. Ненавижу бобы, но я всё равно их съела. А на десерт мама приготовила сливовый пудинг.
После ужина я искупала Сидни в ванне. Он сделал мне усы и бороду из пены. Я даже помогла ему надеть пижаму.
– Ты уверена, что с тобой всё в порядке? – спросила меня мама перед сном.
– Да, мам, просто я устала, – ответила я после долгого молчания.
Мама пощупала мой лоб, уложила меня и Сида в постель и даже спела нам, пока меня не сморил сон.
Ну почему я, а не кто-то другой?
Завтра я попрошу маму отвезти меня в школу.
Сегодня в основном канаты
Хотя мне и снились крупные женщины в леопардовых шубах, мне ни разу не приходило в голову, что я должна расстаться с коробкой. То есть пока не приходило. На школьном собрании миссис Мейсон, директриса, жаловалась по поводу точек с запятой. Неудивительно, что все рисовали и передавали друг другу записочки. Я прокручивала в голове разговор в зоопарке. «Если она согласится отдать мне некую вещицу». Кстати, почему бы и нет? Я могла бы отдать шофёру коробку, и всё, – проблема была бы решена.
Уфф.
А потом я подумала о папе, и о тех вещицах, которые он не поленился отправить мне. Они рассказывали о его жизни. А ещё фотографии и даже отмычки.
Эти люди требовали отдать им коробку только из-за бриллиантов, а их не существует, и вообще, она им не положена, потому что она моя. Папа дал её мне.
Но тогда они расскажут маме про магазин сладостей.
Только не это…
Я посмотрела на Элли. Она единственная слушала миссис Мейсон. Она также единственная, с кем я могу поговорить об этом начистоту.
Забавно, но неделю назад такая мысль просто не пришла бы мне в голову.
Но тут прозвенел школьный звонок.
Я зашагала по коридору вслед за Элли к спортзалу, но не смогла её догнать. Дорогу мне перегородила кучка приплясывавших мальчишек.
– Элли! – окликнула её я, но она уже вошла в раздевалку.
Я растолкала мальчишек и остолбенела.
Посреди раздевалки стояла миссис Гейтон. Она уже успела переодеться. Когда-то миссис Гейтон служила в армии, и теперь это было хорошо видно. Хотя она и стара как мир, на ней была безрукавка и мешковатые военные шорты. Но самое противное – это татуировка в виде русалки на куриной коже её бедра. Картинка растянутая, сморщенная и немножко зелёная. Зачем такое выставлять напоказ невинным деткам?
